ГУЛАГ - Энн Эпплбаум

Люди обделывали свои дела разными способами. Попав в Ухтижемлаг, Гликсман сразу понял, что статус “специалиста”, который он получил на котласской пересылке (его записали как квалифицированного экономиста), в лагере не имеет никакого значения. Между тем он заметил, что в первые лагерные дни его более смекалистые русские знакомые постарались использовать личные связи:

Большинство “специалистов” употребили три свободных дня на посещение разных административных подразделений лагеря, где они выискивали старых знакомых и вели подозрительные переговоры с начальством и вольнонаемными работниками. Все были возбуждены и озабочены. У каждого были свои секреты, и каждый боялся, как бы кто-нибудь не испортил ему игру, перехватив более легкую или выгодную должность. Большинство очень быстро сообразило, куда идти, к кому обращаться и что говорить.

В результате квалифицированного польского врача отправили на лесоповал, а бывший сутенер устроился счетоводом, “не имея ни малейшего понятия о бухгалтерии и будучи к тому же малограмотным”[625].

Заключенные, которые избежали таким образом тяжелой физической работы, добились этого благодаря тому, что успели выработать начатки стратегии выживания – но только начатки. Теперь им предстояло усвоить особые правила повседневной лагерной жизни.

Глава 10

Лагерная жизнь

Звон колокольный дальнийВ камеру вместе с рассветом.Колокол слышу печальный:– Где ты, – доносится, – где ты?– Здесь я! – И слезы привета,Слезы неволи скупые.Не перед Богом это,Перед тобой, Россия.

Согласно самым точным из имеющихся на нынешний день подсчетов, между 1929 и 1953 годом в ведении ГУЛАГа находилось 476 лагерных комплексов[626]. Но эта цифра мало о чем говорит. На практике каждый из этих комплексов состоял из десятков, а то и сотен более мелких подразделений – лагпунктов, которые не подсчитаны и вряд ли когда-нибудь будут подсчитаны, поскольку среди них были как постоянные, так и временные, причем многие из них в разное время принадлежали к ведению разных лагерей. О порядках и обычаях в этих лагпунктах мало что можно сказать такого, что было бы применимо ко всем ним без исключения. Даже если ограничиться бериевским периодом, продлившимся с 1939 по 1953 год, условия жизни и работы в ГУЛАГе очень сильно различались как от года к году, так и от места к месту, даже внутри одного лагерного комплекса.

“Каждый лагерь – свой мир, да, целый мир, отдельный город, отдельная страна”, – писала актриса Татьяна Окуневская[627]. У каждого лагеря был свой характер. Жизнь в каком-либо из гигантских индустриальных северных лагерей очень сильно отличалась от жизни в сельскохозяйственных лагерях юга России. Жизнь в любом лагере в самый тяжелый период Второй мировой войны, когда за год умирала четвертая часть зэков, была совсем не похожа на жизнь в начале 1950‑х, когда смертность в лагерях была примерно такой же, как по всей стране. Жизнь в лагере, руководимом относительно либеральным начальником, не походила на жизнь под началом у садиста. В одном лагпункте могло быть несколько тысяч заключенных, в другом – несколько десятков. Различались они и по продолжительности существования: одни действовали с 1920‑х по 1980‑е годы (к концу этого срока – как места содержания уголовников), другие создавались на одно лето для строительства автомобильных и железных дорог в Сибири.

Тем не менее накануне войны некоторые особенности жизни и труда были общими для подавляющего большинства лагерей. Положение в разных лагпунктах по-прежнему могло быть разным, но громадные скачки в общенациональной политике, характерные для 1930‑х годов, прекратились. Косная бюрократия, которая в конечном итоге наложила свою мертвящую руку практически на все стороны жизни СССР, постепенно подчинила себе и ГУЛАГ.

В связи с этим поражает различие между схематичными и несколько расплывчатыми правилами содержания заключенных в лагерях, изданными в 1930 году, и более детальными правилами, вступившими в силу в 1939‑м, после того как НКВД возглавил Берия. Это различие, судя по всему, отражает перемену в отношениях между центральными органами ГУЛАГа и начальниками лагерей на местах. В первое, экспериментальное, десятилетие ГУЛАГа разработчики инструкций не пытались определять, как должны быть устроены лагеря, и лишь слегка касались вопроса о поведении заключенных. Они довольствовались общей схемой, предоставляя местному начальству заполнять пустоты.

Более поздние инструкции, напротив, очень подробны и конкретны. Они охватывают практически все стороны лагерной жизни – от способов постройки бараков до повседневного режима жизни заключенных. Это соответствовало новым задачам ГУЛАГа[628]. Создается впечатление, что с 1939 года Берия (за которым, видимо, стоял Сталин) уже не хотел, чтобы лагеря ГУЛАГа были лагерями смерти, какими некоторые из них по существу являлись в 1937–1938 годах. Это не означает, однако, что начальство было более озабочено сохранением жизни людей, не говоря уже о человеческом достоинстве. С 1939 года главная забота Москвы была экономической: заключенные должны были стать винтиками лагерной машины, выполняющей план.

С этой целью директивы Москвы требовали строжайшего контроля над заключенными, который должен был осуществляться посредством регулирования условий их жизни. По идее, как уже отмечалось, лагерь должен был отнести каждого зэка к той или иной категории, учитывая его приговор, профессию и трудоспособность. По идее лагерь должен был дать каждому зэку работу и назначить ему норму. По идее лагерь должен был предоставить каждому зэку самое необходимое – еду, одежду, жилое помещение, учитывая то, как он эту норму выполняет. По идее все стороны лагерной жизни должны были работать на улучшение производственных показателей: даже “культурно-воспитательная часть” существовала в лагерях главным образом потому, что, по мнению гулаговского начальства, она могла стимулировать труд заключенных. По идее прокурорские проверки проводились для того, чтобы все элементы лагерной жизни действовали слаженно. По идее каждый зэк даже имел право жаловаться – начальнику лагеря, Москве, Сталину, если он считал, что начальство нарушает правила.

Однако на практике все было по-другому. Человек – не машина, лагерь – не стерильная отлаженная фабрика, и система никогда не действовала так, как ей полагалось действовать. Охранники брали взятки, хозяйственники воровали, заключенные выискивали способы обойти лагерные правила. Они, кроме того, создавали свои неформальные внутрилагерные иерархии, которые не всегда хорошо согласовывались с официальной иерархией, создаваемой лагерной администрацией. Несмотря на регулярные прокурорские проверки, за которыми следовали взыскания и сердитые письма из центра, лишь немногие лагеря соответствовали теоретической модели. Несмотря на кажущуюся серьезность, с которой иногда разбирались жалобы заключенных – для их разбора создавались целые комиссии, – это редко приводило к реальным переменам[629].