Гербовый столб - Валерий Степанович Рогов

Он смутился:

— Жили и там умерли.

В разговор вмешался ее отчим, Константин Борисович:

— А кем они работали?

— Отец работал в шахте, — ответил он, — при обвале погиб, а мама... мама не работала. Она вскоре умерла после гибели отца. — Чтобы прекратить расспросы, он Леночке сказал: — Смотри, какой я белый! Как снег. Наверно, завтра стану красный-красный. И начну облезать. Это у меня всегда так, — обратился он к остальным.

Вера Ивановна сбоку внимательно его рассматривала: лицо его — высоколобое, прямой нос, с выдающимся подбородком и серые большие глаза. Он был русоголовый и вообще напоминал не то поляка, не то прибалта. Кузьмин казался доверчивым, спокойным и мужественным. Он ей понравился.

Но Вера Ивановна даже в мыслях не допускала никакого, хотя бы легкого, флирта с ним. Она давно уже убежденно не позволяла себе легкомыслия. Глубоко в душе она решила, что если выйдет еще раз замуж, то за человека солидного, добившегося успеха в жизни. Например, за Георгия Андреевича. Она никогда не признавалась себе, просто боялась признаться, что ждет смерти его жены, сгоравшей от рака. Если же она все-таки выйдет за него замуж, часто думала Вера Ивановна, то не потому, что он начальник главка, а потому, что она его действительно любит. Но это была маленькая частица правды, а проще — неправды!

К полной неожиданности Веры Ивановны, Николай Кузьмин не стал волочиться за ней. Через три дня это стало ее бесить, и она с испугом подумала, что перестала быть привлекательной. Она даже поведала об этом матери, но та посмеялась над ней. «Да он во все глаза на тебя смотрит, — успокаивала она ее, но с недовольством. — А все оттого, что ты так строга с ним, что он боится любым неосторожным словом тебя оттолкнуть. Ты ведь настолько высокомерна, Вера, — выговаривала мать, — что даже не разговариваешь с ним. А вообще ты как монашка». Последняя фраза задела самолюбие Веры Ивановны, но мать и хотела расшевелить ее самолюбие и в тот день похвасталась Константину Борисовичу: «Сегодня, вот увидишь, они в кино пойдут». Так и случилось.

Елена Владимировна и Константин Борисович симпатизировали Николаю, а поведение Веры и здесь, и в Москве не одобряли, хотя и ничего не говорили ей, зная, что она может их просто оборвать. А Вера Ивановна уже представляла, как она обрежет мать. После кино она скажет ей: «Твой-то протеже сразу обниматься полез». Но этого не случилось: ни в тот день, ни на следующий, ни в один из дней до их отъезда. И впервые самонадеянная Вера Ивановна чувствовала себя ущемленной. Ею навязчиво стала овладевать мысль, что она не волнует его, что он безразличен к ней и просто слегка волочится в силу курортных порядков. «Даже не могу свести с ума простого шахтера», — зло думала она о себе.

Когда перед отъездом они прощались, Елена Владимировна вполне искренне говорила Николаю:

— Будете в Москве, заходите к нам в гости.

— Да-да, непременно, — подтвердил Константин Борисович, подумав, что пусть он к ним заходит, раз эта недотрога Вера изображает из себя черт знает что. Он недолюбливал свою приемную дочь.

Тогда Вера Ивановна сухо заметила:

— Да, конечно, позвоните. — И назвала свой номер телефона.

Он позвонил через два дня, как они вернулись в Москву. Вера Ивановна удивилась:

— Вы в Москве? У вас что-нибудь случилось?

— Нет, Вера, я просто подумал, что вы меня забудете, — с обезоруживающей откровенностью признался он.

Эта откровенность и доказывала правоту ее матери и в целом была ей приятна, — значит, она еще может кружить головы. Но холодному ее уму знакомство с Николаем было противно. «Теперь не отвяжешься от него», — думала она. Вера Ивановна решила встретиться с ним всего один раз и расстаться навсегда. И конечно, она решила ни в коем случае не вести его в семью. «Еще не хватало создавать ему союзников», — подумала она.

Мы знаем, что любое решение облегчает жизнь. И Вера Ивановна даже обрадовалась, что у нее появилась сумасбродная тайна. Она согласилась с ним пойти в ресторан, потом они катались на такси по Москве и приехали к ней домой. И в тот день она, умышленно бесконтрольная, разрешила ему остаться у нее — всего один раз, а потом вычеркнуть!

Это была ее первая уступка.

На следующее утро она приказала ему забыть ее. Она даже не стала объяснять почему. Впрочем, он и не спросил. И действительно больше не позвонил. И то, что он не навязывался, опять задело ее самолюбие, но она быстро выбросила эту историю из головы. «Надо уметь выбрасывать мелочи, тем более личного плана, и сосредоточиваться на главном», — наставительно сказала она себе. Поучать даже себя самое было в ее натуре. Но, несмотря на это, она часто думала о Николае, и ей даже захотелось, чтобы он объявился. Нет, не вернулся, а объявился. «Когда я его оттолкну второй раз, я окончательно забуду его», — убеждала она себя.

Осенью он прислал ей письмо, рассказывая, что он делал все это время, о том о сем, и просил о встрече. Она не ответила. Он написал еще одно письмо, спрашивая: получила ли она первое? Она не ответила. «Ну что же, голову я ему вскружила, а теперь точка», — решила она.

Но вот зима — и он прилетел. И она согласилась с ним встретиться. «В конце концов, я женщина, — убеждала себя Вера Ивановна. — И легкомыслие нам свойственно». Но это последний раз, твердо сказала себе.

Это была ее вторая уступка.

Когда она в сумерки возвращалась домой, не заметила, что Николай от метро шел за ней, но так и не окликнул. Еще два часа бродил он по Ленинскому проспекту, толкался в магазинах, дожидаясь назначенного часа. Он думал о ней. Впервые он так отчаянно добивался женщины, и впервые ему так отчаянно женщина нравилась.

«Конечно, Верочка, — думал он, — ты пересиливаешь себя, встречаясь со мной. В конце концов все это кончится. Может быть, сегодня. И я уйду, так и не отдав тебе все нежные слова, которые я скопил только для тебя за все дни разлуки.

Это у меня первый