День лисицы. От руки брата его - Норман Льюис

— На праздник, в сентябре.

— А сегодня утром он случайно не ехал в Эберистуит?

— Нет, не ехал.

— Точно?

— Уж куда точней — в Эберистуит ни одна душа сегодня не ездила.

Заходить к Айвору Притчарду, этому субъекту без возраста, с елейным голосом и извращенными наклонностями, который еще в воскресной школе отбил у него, мальчишки, всякий вкус к религии, и проверять басню насчет денег на церковь не имело никакого смысла. Ивен не уехал в Эберистуит. Он вообще никуда не уезжал. Прячется где-нибудь у себя в сарае, стараясь оправиться от удара, который обрушился на него в воскресенье в Хебронской церкви.

13

Прошло два дня, три, а от Ивена не было ни слуху ни Духу.

Агент фирмы сельскохозяйственных машин заходил, как и предполагалось, в понедельник и, казалось, не слишком удивился, не получив ожидаемого чека. Брон стал извиняться, но он отмахнулся.

— Я приезжаю вовсе не за деньгами. Цель моих ежемесячных визитов — помочь, если возникают затруднения с машинами. Ваш брат обычно давал мне при этом чек на очередной взнос, но он вполне может послать его по почте на адрес компании, когда найдет возможным. Передайте ему, что я загляну, как обычно, через месяц.

В понедельник же среди дня заехал молодой бойкий мистер Эммет, судя по лицу, эдакий пронырливый деляга, — Брон вызвал его по телефону в конце прошлой недели, когда полон был радостной готовности всерьез приняться за работу; от порыва этого теперь не осталось и следа. О своем звонке он просто забыл. Эммет разъяснил ему суть нового проекта: владелец земли сперва продает ее городской казне, а затем арендует ее у нового владельца — это, на взгляд Эммета, истинное спасение для таких оскудевших ферм, как «Новая мельница». Он настоял, чтобы ему разрешили осмотреть подворье, заверив Брона, что это не накладывает на него решительно никаких обязательств. Брон дал согласие, и Эммет занялся делом. Часов в пять он снова появился, лицо его и руки, исхлестанные ветрами, что гуляют на Пен-Гофе, стали багрово-синими. Он сбросил резиновые сапоги, смыл с них грязь и принялся выкладывать свои расчеты. Вежливо, но равнодушно слушал Брон посулы Эммета: на деньги, полученные от казны, Оуэны смогут превратить свой участок на склоне горы и в болотистой долине в сущий рай; любая культура, произрастающая в умеренном климате, принесет им богатые урожаи. Эммет полагал, что казна заплатит им тысяч шесть-семь. Если он и ошибается, то на несколько сот фунтов, не больше. Брон с трудом заставил себя выслушать Эммета, но счел, что из вежливости надо спросить хотя бы, много ли времени потребует заключение сделки, если они на нее решатся.

— Ну, я думаю, мы уже через неделю сможем вручить вам чек.

Обострявшееся безденежье, помимо воли Кэти и Брона, постепенно сближало их, и пришлось им, осаждаемым материальными затруднениями, заключить союз, хотя для Кэти союз этот был вынужденным.

Неоплаченных счетов с каждым днем становилось больше. Кэти совсем растерялась, когда пришлось отказать булочнику, попросившему с ним расплатиться. Ведь это подорвет доверие всех поставщиков, и скоро ей перестанут давать в кредит. Она не смогла принять посылку с химическими удобрениями, посланную наложенным платежом. Но особенно она смутилась, когда, сказав Бейнону, что ему придется немного подождать денег, услышала в ответ: «А на вас, Кэти, я могу работать и задаром», причем впервые он назвал ее просто по имени.

— Мне кажется, этот парень терпеть меня не может, — сказал Брон.

— Да нет. Просто он боится людей.

— И вот еще что: не нравится мне, как он на тебя смотрит. Что до меня, я предпочел бы с ним расстаться.

— Мы без него совсем увязнем. Можешь мне поверить.

Они кормились только тем, что давала ферма, ничего не прикупая. Утекли последние несколько шиллингов Брона. Теперь он уже не мог открыто зайти в «Привет» выпить пива. Так прошла неделя.

— Нет ли в доме чего-нибудь, что можно заложить? — спросил он.

Кэти отперла шкаф, стоявший в спальне, где все еще спал Брон, и достала немного почерневшего столового серебра, которым долгие годы не пользовались. Брон взглянул на старинные поблескивающие приборы, и ему смутно припомнилось, как они красовались на празднично накрытом столе, когда мать приглашала к воскресному обеду доктора Гриффитса. Там же нашлись и уродливые старомодные золотые часы с тяжелой цепочкой.

— Почему бы тебе заодно не прихватить их тоже? — сказала Кэти. — Ивен все равно не станет их носить. Прошлый год он велел мне их отдать на благотворительный базар, да я не захотела, они ведь не ходят. А у Тэннеров на Торговой улице за них, может, что и дадут.

Кэти почистила серебро и ловко его завернула — недаром она полтора года работала упаковщицей, а Брон завел часы, потряс их, приложил к уху, потом опустил в карман.

Оказалось, что Тэннеры с Торговой улицы не только ювелиры и серебряных дел мастера, но еще и ростовщики.

— Договаривайся с ними как хочешь, только не называй нашего имени, — сказала Кэти. — Не то сразу пойдут толки. А это Ивену нож острый.

Главная лавка Тэннеров, витрина которой сверкала всевозможными драгоценностями, красовалась среди магазинов на Золотой миле, однако тех, кто приходил что-нибудь продать или оставить в заклад, направляли в заднее помещение, куда можно было попасть только с Голубой улицы.

Голубая улица была закулисной стороной Бринарона — кривой, узкой улочкой этой пользовались, когда спешили и хотели сократить путь или без помех справить ночью нужду. В единственной здешней лавчонке торговали сеном и конской упряжью. Здесь же была городская контора коммунальных услуг и бюро найма рабочей силы, а рядом, в бывшем товарном складе, стояли грузовики, вывозящие мусор. Множество переулков соединяло Голубую улицу с Торговой и Лэммас-стрит, так что, неся на продажу или в заклад какие-либо семейные реликвии, сюда нетрудно было проскользнуть незамеченным и юркнуть в затаившуюся под вывеской с тремя медными шарами дверь Тэннеров.

Брон, в новом костюме из магазина Бэртона, вошел в комнату, увешанную всяческими уведомлениями и предупреждениями, где стоял всего-навсего один пустой прилавок, и принят был мистером Сторсом, человеком с рассчитанно осторожными движениями и мягкими, точно у врача, манерами.

Ловкими, уверенными пальцами хирурга Сторс разворачивал серебро и выкладывал каждый предмет в ряд, на одинаковом расстоянии друг от друга, а чайник поставил носиком от себя, под углом девяносто градусов к разложенному на прилавке серебру. Еще не сняв последнюю оберточную бумажку, он уже определил наивысшую цену и ту, которую назовет для начала, прикинул их в уме и вывел окончательную цифру, но сперва надо соблюсти кое-какие правила игры. И он сделал вид, будто ищет пробы, а Брон с уважением наблюдал, как он священнодействует. Сторс достал лупу, поднял соусник и невидящим глазом уставился на его дно. Потом, казалось, заинтересовался часами, ловко раскрыл заднюю крышку и острым ногтем постучал в нескольких местах по механизму. Закончив мнимый осмотр, он вопросительно поднял глаза и, печально и сочувственно улыбаясь, ждал, чтобы в оправдание своего прихода Брон привел одно из тех привычных объяснений, которые постоянно приходится выслушивать от клиентов.

— Что толку держать дома все это старье, ведь им никто больше не пользуется, — сказал Брон.

Сторс ждал продолжения. Теперь клиент должен бы сказать: «Да и где сейчас сыщешь прислугу, чтобы чистила серебро». Но Брон молчал.

— Вот именно, вот именно, — сказал Сторс.

Сорок лет у Тэннеров не пропали для него даром. Он стал своего рода философом, на опыте убедился в справедливости некоторых истин. Если копнуть поглубже, все люди одинаковы. Он любил свое занятие — покупать и принимать в заклад, — важнейший бизнес на важнейшей бринаронской улице. Искусство покупать, полагал Сторс, куда тоньше искусства продавать.

— Ну и как, по-вашему, сэр, сколько вам следует за эти вещицы?

— Я хотел бы сначала услышать вашу цену.

Брон внутренне подготовился к маленькому обману, на который его толкала Кэти, и, усмехаясь про себя, заметил, что в речи его слышится неопределенный заморский выговор сущего мошенника: его можно принять и за горожанина-австралийца, и даже за американца.

— Вы хотите сказать, что у вас нет на уме никакой своей цены?

— Нет, почему же, но вам лучше знать, сколько вы платите за такие вещи.

Сторс с самого начала решил не давать больше ста фунтов.

— Мы можем дать фунтов семьдесят пять, — сказал он.

— Не больше?

По тому, как Брон спросил, Сторс понял, что он готов согласиться, и покачал головой.

— Я бы рад, но…

Быстрый кивок, означавший согласие, несколько насторожил Сторса. Чрезмерная доверчивость при таких сделках свойственна обычно людям, далеким от обыденной жизни, — солдатам, смотрителям маяков, преступникам, но едва ли можно причислить этого клиента к одной из двух первых групп. Вот если бы он предлагал драгоценности или дорогой фотоаппарат, Сторс понизил бы голос, как на похоронах, и попросил бы доказать, что вещи принадлежат ему, но серебряное блюдо и старые часы, пусть даже они и представляют кое-какую антикварную ценность… нет, тут опасаться нечего.