На краю бездны - Александр Афанасьев

Дорога была перекрыта отведенной бронетехникой, там же в ряд стояли несколько машин. Подполковник едва успел затормозить…

– Ну и?

– Господин генерал?

– Какого черта мы сюда приехали?

Генерал переводил взгляд то с заложницы – странной, надо сказать, заложницы – на своего подчиненного. Угроза атомного взрыва – слова, на которые сейчас реагировали сразу, и очень серьезно, ведь с тех пор прошло меньше месяца. Но взрыва не было, и генерал был зол. Очень зол, так зол, как, наверное, никогда в жизни не был зол. Идиотом-то выставили его.

– Они покинули комплекс. Взяли самолет и улетели.

– Самолет? Какой самолет?

– Мы нашли следы в ангаре, там стоял самолет, предположительно – «Летучая мышь». Все это – кассета, пленный – им нужно было потянуть время. Вот и все.

– Следы в ангаре? Вы в своем уме?

– Там никого не было. Внизу вообще никого не было, мы всех положили вверху. Самый лучший способ замести следы, это…

– Да я вас… – перебил генерал.

Ощутимо дрогнула земля под ногами – каждому, кто был на полигонах, это знакомо.

– Не смотреть! Не смотреть на взрыв! Приготовиться к прохождению ударной волны!

В десяти километрах от них вспышка озарила горизонт, разгоняя ночную тьму. Екатеринбург-1000, чужой город на чужой земле, начал медленно оседать, все здания разом. Этот город был чужд этой земле – и она поглотила его.

Навсегда.

18 ноября 2002 года

Берлин, Тиргартен-парк

Никак не могу привыкнуть…

Проклятая палка, так ее мать – она постоянно занимает руку, в то время, как я привык, чтобы обе руки постоянно были свободными. А эта дрянь, пусть и сделана из какого-то там африканского черного дерева, даже с какой-то мордой собачьей из золота, все равно весит аж килограмм. Потаскайте такую – не обрадуетесь…

Подарок, что тут поделаешь.

Больше всего меня забавляет эта морда. Что-то вроде собаки, но какой-то странной породы, и глаза не собачьи. Это и впрямь не собака, это какое-то божество, древнеегипетское. Сейчас такая мода пошла, на Древний Египет, причем одновременно во всех крупных странах: маски посмертные фараоновские скупают, у пирамид не протолкнешься. Интересно, что будет в моде в следующем году?

Знать бы…

В качестве таксомоторов в Берлине, столице великой Священной Римской империи германской нации, использовались дешевые дизельные «Бенцы» молочно-лунного цвета. Они накатывали здесь до полумиллиона километров по отличным берлинским дорогам, а потом их продавали в Африку, причем за машину с полумиллионами на одометре цену брали довольно приличную. Рационализм и практичность германской нации проявились и здесь, в Берне, откуда я прилетел ночью, таксомоторами служат черные «S500», по крайней мере, у аэропорта были в основном такие. Швейцарцы вообще странная нация, в чем-то скупые, в чем-то шикуют. Немцы если скупые, так скупые во всем: вчера заселился в «Крилон», отель высшего класса, – так в комнате холодно, совсем не топят.

Беда…

Нужного мне человека я нашел сразу же, он особо и не скрывался. Политический беженец. Интересно, почему он выбрал Берлин, ведь не просто так? Возможно, потому, что в Лондоне его не ждут, не нужен он там. Да и кому он вообще теперь нужен…

Убивать я его не собирался, нет. По крайней мере, в том смысле, в каком вы подумали. Знаете почему? Если ты убил человека – ты просто его убил, его не будет, и все. Это не наказание, это устрашение для других и месть для себя, больше ничего. Но наказать его было просто необходимо – так, чтобы он помнил до конца жизни. Он должен был жить долго, очень долго и помнить все это. Вот это будет действительно наказанием, именно таким, какого достоин этот гнилой и негодный человек. Вчера почти месячные усилия всех русских разведслужб, работающих за рубежом, наконец-то завершились успехом. А мне поручили сообщить об этом – потому-то я и вылетел из Швейцарской конфедерации сюда.

Вчера Государь прислал мне сообщение – SMS, которое меня несказанно обрадовало. Готовясь лететь сюда, я всеми силами пытался побороть омерзительную хандру, охватившую меня, и никак не мог. А сообщение, пришедшее буквально тогда, когда я выходил к самолету через терминал, словно вдохнуло в меня новую жизнь. Среди всей мерзости последнего времени – хотя бы того, что сотворили с Мариной, я и вызвался на это задание, чтобы быть подальше, не видеть и не вспоминать – хоть что-то, безусловно, радостное, чему должны и могут радоваться все, радоваться чисто и искренне.

Петропавловская и Кронштадт, наверное, сотрясаются в грохоте орудийных залпов. Хотел бы я это слышать…

В парке уже убрали листья с дорожек. Снега не было, это не Россия – и парк замер в безвременье ноября. Стылые глаза луж на безупречном, без единой трещинки, как все в Берлине, асфальте. Мокрые черные стволы деревьев, уже потерявших свою листву, в безмолвном крике тянутся к серому, унылому, без единого просвета небу. На часах – девять ноль-ноль по местному времени, и в парке сейчас не найдешь ни души: немцы любят и умеют работать и сейчас все уже находятся на службе. Сегодня понедельник…

А вот кое-кто не работает…

Опираясь на свою палку – все-таки без нее долго ходить пока тяжело, – я приковылял к нужному мне месту. Там на одинокой скамейке сидел пожилой, завернувшийся в длинный черный плащ-дождевик мужчина и читал газету. Я мельком посмотрел – «Берлинер айнцайтунг». Как все-таки прихотлива жизнь, когда-то я «работал» несколько дней на эту газету. В Лондоне было.

Да, прихотливая штука жизнь…

– Доброе утро, профессор… – поприветствовал я эмигранта из России, присаживаясь рядом на скамейку, отряхнув перед этим с нее скопившуюся за ночь воду.

Профессор оторвался от чтения газеты.

– Не ожидал вас здесь увидеть, сударь.

– И я вас не ожидал. Решили сменить климат? Восток сменить на Берлин? Так, профессор Вахрамеев?

– Что вам нужно?! – резко произнес профессор. – Я свободный человек. Куда хочу, туда еду. Меня давно приглашали сюда читать лекции. Русское государство никак не желает отстать от своих подданных?

– Да кому нужны такие подданные? И даром не нужны. Просто я оказался проездом в Берлине и решил навестить вас. Поговорить.

Профессор сложил газету на коленях, но встать так и не решился.

– Нам с вами не о чем говорить. Все, что происходило там и тогда, я стараюсь забыть, как страшный сон.

– Удается?

– Нет, не удается. К чему этот разговор? Мы не найдем общий язык, можете и не пытаться. Мы с вами по-разному мыслим.

– Это так, – согласился я, – по-разному. Собственно говоря, в этом и заключается мой интерес к вам. Видите ли, профессор, у меня в последнее время появились странные мысли и странные увлечения. Жизнь заставляет. Вот, представьте, – там, на дорожке, сложно представить это в Берлине, но все же попробуйте, – лежит куча дерьма. Солидная такая куча. Иной человек вступит в нее, поморщится. Оботрет ботинок о поребрик, да и дальше пойдет, не забывая смотреть под ноги. А мне становится интересно. Откуда здесь эта куча? Почему она здесь? Как сделать так, чтобы куч таких больше не было и люди в них не вляпывались?

– Бред.

– Это так. Бред. Но осмысленный. Я просто хочу понять, профессор, ради чего люди предают. Ну, допустим – кого-то обидели, по должности не продвинули, наказали незаслуженно. Он от обиды и предал. Или кто в пульку проигрался. Или там на водах, в казино деньги спустил и еще должен остался. А почему предателем стали вы, профессор? Мы очень долго изучали ваше дело, опрашивали всех, кто вас знал. И так и не поняли, что произошло. Почему, профессор?

– Не докажете. Это домыслы.

– Не докажу, – согласился я. – У меня нет ни одного доказательства, которое прошло бы в суде. Но когда все это произошло – я знаю. Как – не знаю. Почему – не знаю. Но когда – знаю. Рассказать, господин Вахрамеев?

На лице профессора, высохшем и каком-то больном, отразился интерес.

– Сделайте милость.

– Москва. Конец семидесятых. Вы закончили кафедру права МГУ, и вас оставили на кафедре, поскольку вы были лучшим на курсе. В это время резидентом, начальником московской станции СИС был небезызвестный сэр Джеффри Ровен. Тогда он еще не был возведен в рыцарское достоинство. Он-то вас и завербовал. Доказать я это не могу, но знаю. Вы были кротом, агентом глубокого залегания, одним из козырей сэра Джеффри. Он дал вам задание, в какую сторону двигаться, и оставил вас в покое. Вы никак себя не проявляли, и поэтому вас так и не смогла разоблачить контрразведка. Любой агент сыплется на проявлении интереса и на передаче информации – на одном из двух. Вы же не делали ни того, ни другого. Сэр Джеффри приказал вам внедриться в националистические круги и ждать сигнала. Совсем недавно – сигнал был дан.