Пехота - Брест Мартин

— Тогда ты в теме. Ну и машина твоя-на. Механ тоже надо — он и машину водит-на, если ты ээээ… — Алмаз покрутил сигаретой в воздухе, — закончишься-на. И копать сможет.

— Угу.

— АГС мне во как нужен, у меня ж только три ПКМа-на, СВД у разведосов и остальное — пукалки. А сапер-на мне нахер не впал. Иисус, без обид-на. — Алмаз посмотрел сверху вниз на Иисуса. Иисус был ростом метр шестьдесят пять, чистого весу без погон имел килограмм пятьдесят, и при этом проглотить без соли этого жилистого, хитрого и упертого дядьку не получалось еще ни у кого.

— Нема сапера — машина не доедет. Они пути не знают. И ТМ-ки там стоят. Я туда на машине ездил, на «Волыньке» своей. Ну, не совсем туда, но близко, — Иисус без боя не сдавался. — А, и еще есть приказ комбата.

— Мля. Мартин-на. Делай шо хочешь, хоть приматывай Иисуса-на скотчем на капот, но АГС мне обеспечь. И улиток штук десять-на. Эй, мля, ты шо это скинул? — вдруг заорал Алмаз в сторону. — Я тебе, бля, щас скину-на! Спальник щас оставишь, а коробку понесешь! Охерел-на, воин?

— Эх… — Я облокотился о теплый борт машины, пощелкал грязными ногтями по кружке, все так же привязанной к моему рюкзаку, и улыбнулся. — Что-то придумаем. Мы же в армии.

На дороге показался комбатский паджеро, подрулил к нам, качнувшись на горбах грунтовки, и из него вылез комбат. Воинство, до этого громко возмущавшееся своей нелегкой пехотной судьбой, тут же примолкло, солнце бросило свои последние… нет, крайние лучи на двадцать пять человек, две машины и жидкую зеленку под Старогнатовкой.

— Речь, — сказал комбат и замолчал.

Пехота тихо внимала. Кто-то чихнул, кто-то выронил лопатку и, звеня майном, наклонился ее подобрать, пытаясь не упасть. Связюки пытались тихонько подложить катушку с проводом на гору бэка в кузов пикапа, зоркий Васюм, сидящий сверху, безмолвно пресекал этот произвол угрожающими жестами.

— Речь, — повторил комбат. — Она будет краткой. Нет лучше войск, чем пехота, нет лучше пехоты, чем сорок первый батальон. Копайте тихо и быстро, не палитесь, и все будет заеб.сь. А если спалитесь, мы их танками в пять секунд расх.ярим. С Богом.

Толпа заухмылялась. Я вспомнил, что танков у нас аж два, и те неизвестно где и когда подскочат. С другой стороны — они из танкового бата семьдесятдвойки, а командира танкистов я знал, он был абсолютно чокнутый в хорошем, военном смысле этого слова. Если их… если нас начнут сильно ху.рить, он и роту выкатит, наплевав на всякие «заборони на відкриття вогню» и ОБСЕ, и отровняет ландшафт по полной. Надеюсь. Крепко надеюсь. И комбат, наверное, достиг некоторых эээ… договоренностей на их, комбатском, уровне. Никогда нельзя недооценивать силу армейских горизонтальных связей.

— Перекур и выдвигаемся, — зычно крикнул Алмаз. Комбат подошел к пикапу, поднял голову и начал с интересом рассматривать Васюма, сидящего сверху на горе ящиков. Васюм занервничал.

— Это что? — комбат махнул рукой вверх.

— Это не «что», это матрос Васюм, готовящийся войти в историю, как первый механик-водитель, на.бнувшийся с волонтерского пикапа при захвате серой зоны в секторе «Мэ», — быстро ответил я.

— Та я понял, что Механ. Я спрашиваю, почему без бронежилета и каски? — комбат даже не усмехнулся. — Эй, на крейсере! Где бронежилет и каска?

— Виноват, тарщ полковник! — гаркнул я во всю мощь прокуренных легких. — Разрешите устранить?

— Устраняй, — комбат отвернулся к Алмазу.

— Я в бронике-на, — на всякий случай сказал Алмаз.

— Но без каски, — тут же парировал комбат.

— Она у него в кармане, — вклинился я, — под саперной лопаткой.

— Юмористы. Петросяны херовы. А кто за все отвечает?

— Вы, — хором сказали мы с Алмазом.

— Отож, — вздохнул комбат. — Так, выдвигаешься через полчаса, а то и через сорок минут. Ближе чем на восемьсот не подъезжай! Карту запомнил? Все. Жди моего звонка. Иисуса нашел?

— Нашел.

— И где он?

— Ээээ, — я обернулся к машине.

За кабиной раздалось невнятное шебуршание, сдавленные маты, и тут же показался Иисус в надетой набекрень незастегнутой каске.

— Я тут.

— Что решил? Затягивать будешь?

— Сбоку в посадке, справа — да, поставлю. На поле — нет.

Палевно, срисуют в момент.

— Я же говорил… — комбат опять обернулся к Алмазу: — Ладно, давай уже сигарету, и выдвигайтесь.

Алмаз протянул открытую пачку, потом зажигалку. Понемногу начинало холодать, полетели на дорогу яркие светлячки окурков, и маленькая группка уставших людей, вытягиваясь в колонну, неторопливо потопала на поле. Последними шли два связиста, один разматывал кабель, второй пытался пристроить, ну хоть куда-то, четвертую катушку.

Я поставил локти на капот, положил подбородок на сплетенные пальцы и постарался запомнить навсегда, вбить, впечатать в память этот кадр — куцая зеленка, поле, две машины, набитые боекомплектом, и два с половиной десятка людей, о которых никто и никогда не вспомнит, не оценит, не наградит, и которые уходят туда, в сторону Белокаменки, ни черта не зная и упрямо переставляя ноги, шаг за шагом, стукая берцами в донбасскую пыль. На восток, откусывая по километруполтора-два, нечасто, потихоньку, теряя людей, сжигая топливо и вгрызаясь в грунт, двигалась украинская пехота.

— Нооочь… И тишинаааа… Данная навеееек… — я распевал песню, втискивая тяжелый пикап вдоль посадки где-то между Гранитным и Старогнатовкой, пытаясь приехать куда надо, а не хрен знает куда. В «хрен-знает-куда» было плохо, мне туда не хотелось, да и никому, честно говоря, не хотелось. Слева от меня, на переднем сиденье машины, в немыслимой для гражданского человека позе ехали обнявшиеся Иисус и АГС.

— Слушай, я не понял, тут левее, нет? — Я придвинулся к лобовому стеклу, но виднее не стало. Попытался высунуть голову в окно, но так тоже ни черта не было видно.

— Я так не скажу, — просипел Иисус, — я ж не вижу ничего из-за этого твоего АГСа.

— Это не мой. Это алмазовский. Ты мне чужой АГС не приплетай. И ногами там не шуруди, прицел сломаешь.

В ногах у сапера лежал завернутый в какое-то рядно ПАГ, булька с водой и еще какая-то минно-взрывная фигня, постукивающая друг о друга твердыми боками в банальном советском замызганном вещмешке. Мне совсем не хотелось знать, что там. В кузове, на башне из ящиков с бэка, горделиво возвышался Васюм, обозревая окрестности, то есть, серую зону, полосу безвластной и ничейной земли. За нами тащился комбатовский паджеро с Мадьяром за рулем. Дороги Мадьяр тоже не знал. Мы тулили вдоль посадки, инет стоически отказывался работать, навигатор помещал нас то в Кальмиус, то к «нижнему» магазину в Старогнатовке, то почему-то к волноваховскому автовокзалу. Хотелось есть.

— Да. Тут налево, вдоль посадки до угла, и там разгружаемся. До наших будет примерно метров восемьсот-девятьсот.

— О. То шо комбат прописал. Погнали.

— Потихоньку давай. Я тут не проверял ни черта.

— Вот умеешь ты обнадежить. Поползли. Васюууум, — я опять высунул голову в окно.

— А? — раздалось уставное выражение второй роты откуда-то сверху.

— Посилити пильність, людей в укриття, спостерігати і доповідь мені! — пробормотал я и с третьего раза поймал вторую передачу.

— Шо? — прилетело с башни-из-сплошного-бэка.

— Ничо. Забей. Высматривай угол, скоро приедем.

— Ага, — равнодушно ответил Вася.

Но тихо было, да. Урчание двух машин, идущих без света, только и вплетало в эту ночь солярный выхлоп и треск травы под горячими шинами. Тихо… И это было прекрасно. Люди дошли, сбросили бэка, выползли на поле и взялись за лопаты. Нам бы три ночи… Ээээх, не перегибай, Мартин. Хотя бы две, и мы хоть немного закопаемся. А ежели мы хоть немного закопаемся, то выковырять нас можно или тяжелой артой, или ножками, ножками к нам пришлепать. Мечты, мечты. Интересно, как футбол закончился? Кто хоть играл-то?

— Не понял, — сказал Иисус и опять засовался на сиденье.