Африка под покровом обычая - Владимир Корочанцев

«Я — деревенский художник»

Паскаль Кенфак возвращался в Джанг, городок на Плато бамилеке, на западе Камеруна. Маленький автобус-такси, до отказа набитый пассажирами, петлял среди причудливо вздыбленных зеленых холмов с редкими деревьями, и Паскаль увидел, что они въехали на Плато бамилеке, и понял, что скоро из-за горы вынырнет родная деревня. Вдоль обочин дороги женщины, согнувшись в три погибели, несли тяжелые вязанки хвороста: запастись хворостом — целая проблема в здешних безлесных горах. Изредка попадались домики в давнем стиле бамилеке с квадратными четырехугольными стенами и высокими коническими соломенными крышами. Миновали Бангангте, Бафусам. После Бафусама традиционные домики полностью уступили место легким одноликим современным строениям с плоскими крышами из белого листового алюминия. Что это? Неужели и отец поддался моде и заменил великолепный дом, в котором жили деды, на такую вот безликую коробку? В Бансуа, что в сорока километрах от Джанга, Паскаль попросил шофера остановить автобус и несколько минут беседовал с крестьянами. После этого иллюзий уже не осталось.

Не изменились в деревне лишь родители. Дом был новый и как две капли воды похожий на другие. Немного успокоил Паскаля прежний вид полей, где он помогал отцу и матери собирать кофе, корпи макабо и маниоки…

Он незаметно выскользнул из дома и отправился к месту, где когда-то стояли островерхие родительские хижины. На их месте росли теперь папайи.

«Здесь была хижина отца, — узнавал Паскаль. — Здесь матери». Сохранилось «священное дерево». Паскаль обошел вокруг него. Дерево то же, что и было. Только его искривленные корни оголились и приподнялись над землей.

— Почему ты до сих пор хранишь это дерево? Оно же стоит посреди кофейной плантации? — спросил Паскаль отца.

— Дорогой сын, это дерево будет здесь всегда. Я вижу, что ты забыл заветы наших предков. Когда-нибудь я объясню тебе, в чем тут дело, — резко ответил отец, не выдав тайну дерева. Мать оказалась уступчивее.

— Наша семья большая. У твоего отца тридцать детей, — поведала она. — Это дерево — хранитель нашей семьи. Оно было посажено в момент основания деревни. Не называй его деревом. Это — паше доброе божество, наш покровитель.

— Почему ты и отец держите в своих хижинах черепа предков? — продолжал свои вопросы Паскаль. (По обычаям бамилеке черепа предков в доме приносят счастье и спокойствие. Если черепа не найдены, вместо них хранят святые камни.) Мать не ответила.

Когда Паскаль уезжал в Яунде, отец отвел его на плантацию к священному дереву.

— Я никогда не был богат. Такова моя судьба, — обратился он к сыну. — Твоя судьба — профессия художника. Ты избрал ее сам.

Он наклонился, поднял с поля щепоть красной латеритной земли и потер Паскалю лоб.

— Я молю предков, — продолжал он, — чтобы опи хранили тебя повсюду, чтобы они сопровождали тебя во всех делах. Если кто-то на тебя зло посмотрит, пусть закроется его дурной глаз. Если ты споткнешься о камень, пусть камень превратится в пыль. Если гусеница заползет на твою голову, пусть упадет на землю и не оставит следа…

Он долго повторял эти извечные напутствия, которыми все отцы народа бамилеке провожают своих любимых сыновей или дочерей в дальний путь, в чужие неведомые края.

— А за крыши, — вдруг улыбнулся он, — предки простят пас. Крыть дом алюминиевыми листами — нынче новшество, гордость каждой семьи, а мы — всего лишь люди.

Паскаль Кенфак — художник-самоучка. Его картины пользуются успехом в камерунской столице.

Кенфак работает не ровно. У него есть слабые работы, утверждают знатоки.

Передо мной картина Кенфака «Выход вождя». Четверо слуг несут вождя на бамбуковых носилках, подчеркивая его высокий ранг. За носилками следуют вельможи, слуги и телохранители. Впереди процессии метрах в тридцати идет слуга с колокольчиком. Заслышав звон колокольчика, люди прячутся — они не имеют права видеть вождя. И лишь когда пройдет процессия, вновь оживают улицы деревни. Все это передано яркими, динамичными красками, в реальных, по-африкански выразительных образах.

— Мои односельчапе, — признается художник, — часто спрашивают, как мне удалось оживить то, что бесследно ушло из жизни, то, что было двадцать, тридцать, сорок лет назад, то, что я по возрасту никак не мог видеть.

В детстве любознательного мальчика зачаровывали рассказы деревенских стариков, традиционные ритуалы и праздники. Воображение художника, воспитанное глубоким знанием сельской жизни, рождало образы даже во сне, воскрешало в подробностях давно слышанные рассказы и даже разгадывало скрытый смысл того или иного ритуала или танца.

— У нас дома много рассказывали о работорговле, о страданиях рабов, о тяжелых принудительных работах, которые по воле колониальных властей пришлось испытать в начале нынешнего века моему отцу.

Паскаль запоминал бесконечные рассказы о добрых и злых духах, о пантере — животном вождя, о других символах из мира фауны. Вместе с другими любопытными мальчишками он наблюдал, например, сцепу излечения воина. Больной воин в головном уборе с перьями, с множеством ожерелий, амулетов вышел в центр двора, где было воткнуто в землю его копье. А во дворе ему уже варили эликсир из десятков магических трав, который должен был вернуть воину силы, чтобы он мог легко вырвать копье из земли и, подняв его над собой, вновь отважно броситься на врага.

Картина «Близнецы у тотема». Женщина, у которой на одной руке покоятся два крошечных близнеца, лежит на боку на лежанке спиной к тотему — священной статуэтке, «вмещающей» дух предка.

— Предки присутствуют всегда и везде, — поясняет Паскаль, — даже если мы их не видим.

У изголовья деревянный отполированный брусок — подголовник. В очень многих деревенских семьях до сих пор хранятся такие вырезанные из сплошного куска дерева «подушки» и лежанки, напоминающие плоские корыта. На шее у женщины — двойное ожерелье, почетный знак матери близнецов.

— Я — деревенский художник, — формулирует свое кредо Паскаль. — Меня влечет старый мир наших предков, который был так же прекрасен, как и наш. По-моему, даже прекраснее. Я надеюсь создать еще одну точку опоры для будущих поколений. Надо, чтобы молодежь не перенимала с удручающей легкостью чужеземные нравы, часто лишенные у пас всякого здравого смысла, а задумывалась над проблемами собственной вековой цивилизации и культуры. Мне порой кажется, что, если бы я и мои товарищи не работали над традиционными, чисто народными сюжетами, они бы исчезли, пропали навсегда, а это было бы трагедией для грядущих поколений.