Пожилые записки - Игорь Губерман

– Скажи, Арон, а ты уверен, что ты сегодня умрешь?

– Да, – прошептал Арон, – я это просто чувствую, я ухожу.

– У меня к тебе просьба, – сказал второй. – Если ты сегодня умрешь, то завтра, может быть, ты увидишь Его (старик для ясности показал пальцем на небо). И Он может спросить тебя обо мне…

Тут голос второго старика окреп и приобрел категоричность:

– Так вот, ты меня не видел и не знаешь! – сказал он.

И хотя выглядит смешной такая хитромудрая наивность, но я иногда думаю: а что как угадал этот старик ситуацию в некой небесной конторе, что как и вправду долгожители – это просто те, чьи дела на время затерялись? Много есть надежды в этом мифе, очень жаль, что, скептики и вульгарные атеисты, мы не можем в него поверить.

Еще надо рассказать загадочную историю о дедушке приятеля и собутыльника нашего, порою коротающего с нами рыночное утро в шашлычной у Нисима. Это история настолько благородная, что неким нимбом (или аурой) осеняет теперь и внука, ибо в заведении Нисима умеют оценить достойные родословные.

Дед жил в деревне, был усердный семьянин, заботливый супруг и ревностно трудился, чтобы в доме было пропитание. Но только вдруг задумывался он в какой-то день, задумывался чрезвычайно глубоко, и брал ведро тогда и шел за водой. И возвращался – через два года. Бабушка принимала его, ни о чем не расспрашивая. Он быстро включался в течение деревенской и семейной жизни, снова был он ласков и заботлив, каждый раз за время своего присутствия делал нового ребенка (всего их получилось шестеро), но непременно через какое-то время снова задумывался. К старости это прошло, и дед умер дома, окруженный любящей семьей. Но где он побывал за эти шесть исчезновений на два года? Что он видел? Как то время жил? Это занимает мое воображение по сию пору. И куда там Синдбаду-мореходу, Марко Поло и прочим Пржевальским – они ведь готовились к своим путешествиям, а не уходили по задумчивости!

А внук его, по просьбе нашей эту историю в который раз рассказывая, как-то добавил:

– Вот я два года на инженера проучился, а потом задумался чего-то и смотрю: уже учусь на хирурга.

Благословенна будь наследственность, клубящаяся в наших генах!

А к нашему приятелю другому, врачу-геронтологу, явился как-то в клинику старый йеменский еврей (восьмидесяти двух лет) и попросил о помощи. Он меньше стал внимания уделять своей старухе, и она его корит за слабосилие, не могут ли врачи ему помочь. Поскольку не было у старика болезней никаких, то просто сделали ему укол папаверина, обнаружив с удивлением, что этого нехитрого укола старцу оказалось совершенно достаточно для восстановления потенции. И тут он вдруг отчаянно расстроился и загрустил.

– Не знал я, сынки, что вы поможете мне так быстро, – горестно сказал он. И объяснил свою печаль: его старуха на два дня уехала куда-то к родственникам в гости. Так поезжай за ней, посоветовали врачи, страна-то маленькая, к вечеру доедешь. Да неудобно это, продолжал кручиниться старик, вот жалко, что так быстро вы мне помогли, хотя спасибо вам, конечно. Брось расстраиваться и пойди к соседке, посоветовал один из врачей. Старик меланхолически и горестно ответил:

– А для соседки мне укол не нужен.

Не буду больше отвлекаться, пора мне рассказать о старике, с которым несколько часов проговорил однажды и не раз его потом вспоминал, когда моя самонадеянность к скоропалительным суждениям меня толкала. Познакомились мы с ним случайно, и не будь тех обстоятельств, я бы его не встретил никогда.

Год я не помню. А точнее – просто лень искать по книгам даты жизни памятного всем артиста – телепата и фокусника, человека-чудо, как его тогда называли, – Вольфа Мессинга. Поскольку это было в день, когда Вольф Мессинг отмечал какой-то свой юбилей. Он выступал в одном московском зале, куда в тот вечер доступа широкой публике не было, и всё происходило без афиш. Зал был битком набит людьми, пришедшими по телефонному звонку. А я тогда писал статьи о всяческих непознанных явлениях (и очень этой темой увлекался, был в ней легкий привкус подрывания основ), и хилое общество исследователей таких явлений помогло мне просочиться на этот пир дозволенного, но сомнительного духа.

Выступали разные ученые, приветствуя и восхваляя Мессинга; некий почтенный академик (кажется, Ребин-дер) каждого оратора по имени и званию обозначал, а после вдруг очень по-домашнему сказал:

– Сейчас поделится воспоминаниями Пантелеймон Кондратьевич.

Те, кто сидел в зале, знали, по всей видимости, плотного и лысого пожилого мужчину, полного вальяжности и достоинства, – но я не знал. И было поздно спрашивать, я с головой немедленно уткнулся в блокнот, чтобы не упустить ни слова. Забавно выяснилось после, что запомнил я всё сказанное наизусть, так это было неожиданно и небанально.

– Я познакомился с Вольф Григорьевичем, – начал старик медлительно и плавно, – летом сорокового года, когда мы освободили Бессарабию и Западную Украину и я был председателем правительственной комиссии по приему беженцев и разных перемещенных лиц. У нас большая собралась комиссия, у меня даже был заместитель по политической части…

Тут старик пожевал губами (и потом не раз это делал перед тем, как добавить что-нибудь важное) и добавил:

– Большой, надо сказать, был сволочью.

В зале очень многие понимающе засмеялись. А я по своему невежеству никак не мог сообразить, кого же слушаю, и только жадно впитывал каждое слово.

– И приходит как-то мой порученец, – продолжал рассказчик, – и докладывает: так, мол, и так, тут вертится один еврейчик, мысли угадывает.

Снова сочувственный смех аудитории подогрел вы-ступателя, он начал говорить чуть побыстрей и энергичней.

– А заместитель мой как услыхал, что кто-то мысли угадывает, сразу мне сурово так сказал: это вредно…

И снова благодушно переждал он вспышку смеха.

– А я и говорю ему: чего ж тут вредного? Давайте поглядим. И мы к нам на комиссию Вольфа Григорьевича тут же пригласили. Мы ему поставили нелегкую задачу: я задумал, чтобы Вольф Григорьевич пошел в соседнее помещение, где у нас была библиотека, отыскал там нужный том Владимира Ильича Ленина и нам бы показал заглавие статьи «Шаг вперед, два шага назад».

Он снова пожевал губами.

– Мы понимали, – сказал он, – что Вольф Григорьевич тогда еще не мог читать эту работу.

В этот раз он засмеялся вместе со всеми.

– И ушел наш Вольф Григорьевич, и долго не возвращался. И тогда мой заместитель по политической части говорит мне грозным шепотом: утек твой еврейчик. И тут как раз приходит Вольф Григорьевич, и нужный том несет, и тычет пальчиком в название статьи. А он тогда по-русски еще еле-еле читал. И тут мы поняли, что надо отвозить его в Москву.