Цвет надежд — зелёный (сборник) - Карл-Юхан Хольцхаусен

Огромный черный лимузин с ревом промчался мимо Монтейлера, едва не сбив его своим хромированным бампером. Проклятия и грубая брань, раздавшиеся из автомобиля, жестко хлестнули его по лицу. Только тут он обнаружил, что стоит посреди мостовой на оживленном проспекте, и стремглав бросился к тротуару, прочь из потока машин, мчавшихся в сизом тумане выхлопных газов. Неожиданно на его пути оказаласьКэт.

— Ну вот мы и попали в их город, — проворчал Монтейлер. — Странно, что мы не заметили его во время наших наблюдений с орбиты. Очень странно.

Он с возрастающим недовольством разглядывал улицу, неистовое движение транспорта.

— Где-то здесь должен быть какой-нибудь административный центр. И наверняка в населенном пункте таких масштабов не может не быть вычислительного комплекса…

— Ну почему же обязательно вычислительный комплекс? — спросила Кэт. В ее голосе слышалась затаенная насмешка.

— Потому что все люди на этой планете свихнулись, и нам надо найти разумную ЭВМ, которая могла бы разобраться в происходящем. Что касается меня, то я уже не в состоянии различить, где тут правая сторона, а где левая, где верх и где низ. Мне нужны прямые и понятные ответы на мои вопросы…

Он на мгновение замолчал.

— Проклятие! Эта планета просто непостижима! Ничего не известно, ничего не понятно. Только заглянешь под чертово покрывало — и опять все путается. У меня такое ощущение, будто…

Монтейлер посмотрел на плотную массу рычащих машин, проносившуюся мимо, и вдруг удивленно воскликнул:

— Смотри!

Он показал рукой на оживленный перекресток. Там виднелось пятно вялой пожелтевшей травы, и в полуметре над поляной висел разведывательный космический корабль, сверкая черным металлом в солнечных лучах и грозно поводя по сторонам орудийными стволами. У открытого люка, уставившись на бурное море автомобилей, сидел робот — одинокий Робинзон на своем островке, окруженном предательскими волнами, где скрывались жадные акулы.

Монтейлер не сводил глаз с корабля, который появился самым невероятным образом и достигнуть которого было невозможно.

— Ну теперь я во всяком случае знаю, где он находится, — сказал он.

— Да ведь это наш корабль! — воскликнула Кэт. — Но как…

— Я больше не задаю вопросов, — проговорил Монтейлер. — Я только воспринимаю происходящее и стараюсь ничего не упустить. Меня здесь ничто не удивляет. Ничто.

"Пусть появится дракон, стометровый живой дракон, — подумал он, — пусть появится что угодно, но пусть это будет настоящим, осязаемым, доступным. Что угодно, только не это!"

— Может быть, корабль летел за нами, — нерешительно произнесла Кэт. — Он обладает необходимым интеллектом, это вполне допустимо.

Но в ее голосе не было уверенности.

— Правильно, — подтвердил Монтейлер, — он летел за нами. Конечно.

"Если это так, то такая реакция корабля для меня новость, ничего подобного прежде не случалось, — кружились мысли в его голове. — Но когда-нибудь что-то происходит впервые, почему бы не сделать такое допущение?"

"Почему?"

"Потому что это совершенно исключено, невозможно. Вот почему!"

— Если нам когда-нибудь снова удастся добраться до нашего корабля, — сказала Кэт, — я уже больше не выйду из него. Но как нам перейти эту улицу?

На противоположной стороне появился бородатый юноша с длинными волосами. Он держал в руках огромный транспарант с призывами бороться против загрязнения окружающей среды. Едва он ступил на проезжую часть, плакат качнулся и вместо с юношей скрылся в потоке машин. На мгновение показалась рука, судорожно хватавшая воздух. Никто даже не притормозил.

— Так как же? — спросила Кэт.

— Похоже, вернулись давно минувшие времена автомобилизма, — сказал Монтейлер. — Попробуем где-нибудь в другом месте.

И он пошел по тротуару.

Старый человек с седой бородой сидел на скамье посреди тротуара и смотрел на поток ревущих автомобилей, бурливший прямо перед ним, почти касаясь его костлявых колен. Он беседовал с еще более глубоким старцем, лицо которого украшала белоснежная борода под перебитым носом. Старец опирался на потертую черную трость.

— Господи, какой шум! — произнес тот, что помоложе.

— Что ты сказал?

— Я сказал, что тут невероятный шум. Теперь только и слышишь, как громыхают эти проклятые автомашины. Я не в состоянии даже думать.

— Не слышу, что ты говоришь. Тут невероятный шум.

Седобородый с нескрываемой злостью посмотрел вдоль улицы.

— И чего мы сидим тут каждый день? Хоть бы кто-нибудь объяснил мне. Тут же с ума сойти можно.

— Мы всегда сидели здесь.

— Всегда, — откликнулся седобородый.

— Раньше все было лучше. Чистый воздух и вообще. Ты помнишь лошадей, подводы?

— Лошадей? О да. Их били, стегали, этих проклятых кляч. Я никогда не мог понять, почему, но их здорово стегали. Иногда даже до крови.

— Хорошее было времечко, — сказал старец, мечтательно глядя вдаль.

— И нищие. Иногда били и нищих.

— Теперь почти не встретишь нищего.

— Они вымерли, — сказал седобородый. — Из-за загрязнения воздуха. И из-за этого проклятого шума. А еще потому, что им приходилось переходить улицу.

— Во всяком случае от них не было никакого проку, — проворчал старец и крепче сжал свою трость, будто собираясь задать трепку какому-нибудь нищему.

— Но в живописности им нельзя было отказать, — возразил седобородый. — По воскресеньям я обычно подавал им милостыню. Господи, как они дрались за каждую монету! Отец с сыном, сын с матерью, муж с женой. Никакой совести, никакого стыда! А потом появлялся полицейский и разгонял всех дубинкой. И поделом! Почему они не брались за честный труд, не искали себе работу? Вот я — нашел же я себе место и жил неплохо.

Он мрачно выругался, не сводя глаз с проносившихся мимо машин.

— Они были просто лентяями, вот и все, — сказал его собеседник. — Впрочем, их уже давно нет в живых.

— Не перенесли выхлопных газов. Мерли как мухи.

— И промышленных выбросов в атмосферу.

— И движения на дорогах. Они так и не сумели понять, что выходить на улицу — это все равно что сразу лечь в гроб.

— И радиоактивных осадков.

— И синтетических добавок в пищевые продукты.

— Если у этих лентяев были деньги на продукты.

— Бедность, — угрюмо сказал седобородый, — это преступление, которое карается смертью.

— Господи, я уже двадцать лет не видел неба! — вздохнул старец. — Не помню даже, как оно выглядит.

— А я помню, — гордо сказал его собеседник. — Оно было голубое. Вот такое голубое.