Мир Трех Лун - Гай Юлий Орловский

Его лицо просветлело еще больше, морщины на лице чуть разгладились, а голос прозвучал с достоинством:

— Ты Улучшатель, смотришь в суть вещей… но, понимаешь, не все же так видят, как ты. Остальные люди — просто люди. Они живут во тьме. Потому так и живем.

Я сказал с подчеркнутой горечью:

— В нашем королевстве жизнь лучше, потому что в соседних тьма еще гуще… Это я уже понимаю.

Принимая горшок с тщательно перемолотыми корешками, уж я постарался, он посмотрел на меня задумчиво, а я затаил дыхание, хотя не подавал вида.

— Знаешь, — сказал он задумчиво, — пожалуй, я тебе открою доступ в свою лабораторию. Только трогать ничего нельзя, понял?

Я сказал послушно, едва удерживая колотящееся сердце, чтобы не выпрыгнуло из груди:

— Да, великий чародей Рундельштотт! Я постою у порога. Или посижу, как прикажете… Могу даже полежать.

Он кивнул, лицо чуточку расстроенное, словно и не собирался никого пускать в свою святую святых, а вот как-то у него само собой вырвалось, а передумывать тут же снова уже непристойно.

— Да-да, только у порога. И недолго. Я позову, когда будет можно.

— Буду смотреть издали, — пообещал я. — И если вдруг замечу что-то такое, что можно улучшить, я сразу же скажу, великий чародей Рундельштотт! Вы великий человек, вам должен помогать весь мир. Я не понимаю, почему не помогает…

Он ухватил горшок и торопливо вышел, уже снова сгибаясь, но явно окрыленный, никогда не слышал еще таких восторженных и вообще-то в какой-то мере справедливых слов, хотя я и поддул их для большего воздействия.

Я подумал, глядя вслед, как же мы все легко ловимся на лесть, а киваем на женщин. Даже на такую примитивную…

Глава 12

Слуги в первой комнате, что гордо именуют себя помощниками, смотрят злобно, всяк видит, что чародей ко мне благоволит, потому я помалкивал, что пообещал открыть доступ даже к главному помещению, вдруг да уже передумал, однако где-то к полудню дверь распахнулась, на пороге появился сам Рундельштотт.

Все торопливо повернулись к нему, поклонились, а кое-кто чуть ли не стукается лбами о пол, выражая крайнее почтение.

Рундельштотт обратил огненный взор ко мне.

— Юджин! — сказал он властно.

Я торопливо выпрямился.

— Здесь!

— Иди за мной, — велел он коротко.

Я поспешил к нему, а он повернулся и двинулся в предбанник, оставив дверь приглашающе открытой. Шмунт подставил мне ногу, я перепрыгнул, не глядя, догнал Рундельштотта на середине кладовки с готовыми изделиями.

Он взялся за ручку заветной двери, о которой столько слухов, оглянулся на меня и чуть помедлил, словно спрашивая себя, а не делает ли глупость.

Я сохранял смиреннейший вид овечки, которую Авраам получил для заклания, и он, вздохнув, потянул дверь на себя, вошел и сразу же предупредил:

— Вот тут и стой.

— Да, великий чародей Рундельштотт, — ответил я послушно, подбавив в голос священного трепета, — как скажете, великий мастер Рундельштотт!

Он увидел на моем лице откровенный восторг, хмыкнул с неопределенным выражением лица, а я в самом деле непритворно ошалел. Он, отвернувшись, отправился к огромному столу с непонятной сверкающей установкой на нем в виде цилиндра из ярко-зеленого камня, опутанного проводами.

Комната большая, даже огромная, пахнет химикатами, а не уже привычными настойками и растворами. Яркий свет с потолка, очень узкое и высокое окно, ни стульев, ни кресел, если не считать одного-единственного у дальней стены возле небольшого столика.

У двух противоположных стен даже не столы, а широкие полки из толстых оструганных, но не покрытых лаком досок, потерявших первоначальный цвет от множества пятен и пролитого раствора.

Но я это все заметил мельком, а мой взгляд прикипел к центру стола, где на металлической трехногой подставке страшно и прекрасно блещет это нечто небывалое, похожее на… даже сравнить не с чем, разве что, повторюсь, цилиндр из отполированного малахита, со всех сторон утыканный сотнями, а то и тысячами бриллиантов, и опутанный проводами.

Сам цилиндр вставлен внизу в оправу из кольца толстой меди, размер впечатляет, цилиндр почти в половину человеческого роста, и потому к верхней части Рундельштотту, даже с его ростом, приходится тянуться, привставая на цыпочки.

Он оглянулся, я смиренно стою, как оловянный солдатик, у самого порога и не шевелю даже пальцем.

— Ладно, — сказал он с непонятной интонацией, — ты хоть и дурак, но какой-то непростой дурак. Да и не пойму. Потому, да, пусть камни толкут остолопы, что еще дурнее тебя.

— А я?

— Будешь помогать мне, — ответил он, потом, словно спохватившись, что слишком добр или даже милостив, предупредил: — Но не все время, конечно. А когда позову!

Я сказал торопливо:

— Премного счастлив, мастер! Буду стараться изо всех сил. Я прибегу сразу, даже если позовете не только на обед. Я пока постою здесь, там остолопов хватает, вы бесконечно и дивно глубоко правы, потому всегда и все замечаете!

Он отвернулся, а я наконец-то обратил внимание, что на дальней стене какой-то странный гобелен: потертый и выцветший, что под стать лаборатории, опускается до самого пола, однако все-таки гобелен… и лаборатория?

Я спросил издали нейтральным тоном:

— А сейчас над чем трудитесь?

Он, занятый проверкой вделанных в малахит бриллиантов, ответил рассеянно:

— Да пытаюсь открыть проход в одно Скрытое Королевство, но пока еще… ага, вот она!.. на дальних подходах…

Я спросил так же небрежно, словно говорю о сравнительных свойствах листьев дуба и осины:

— Не получилось?

— Увы, — ответил он со вздохом. — Где-то вкралась ошибка, но пока не обнаружил. Хотя был уверен, что получилось…

Он с кряхтением разогнул спину, на меня посмотрел почти с укором.

— Ты должен спрашивать, как из желудей сделать сухую муку, а не ту пасту, что у тебя получается! Или как высушить листья, не выставляя их на солнце!.. А то, что делаю я, пока не твоего ума дело.

Я робко вякнул:

— А когда будет моего?

— Лет через двести, — сказал он веско. — Хотя, конечно, если будешь стараться, то можешь понять и в сто пятьдесят. Но только понять… так это, в общем.

— И сбоку, — подсказал я. — Издали.

— Вот-вот, — буркнул он и принялся за работу.

На меня вроде бы не обращает внимания, даже как-то подергиванием плеч суметь дать понять, что уже жалеет о своей неслыханной доброте: как это вдруг да позволил мне созерцать такое великолепие, рылом еще не вышел, морда больно глупая, сам тупой, а то, что где-то что-то угадал, как улучшить… хотя ладно, лучше стерпеть присутствие этого дуралея, вдруг да каким-то чудом и тут заметит хоть какую-то малость, которую можно улучшить.