Последняя схватка - Мишель Зевако
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Даже не подозревая, что творится в душе у бедняжки, Леонора невольно залюбовалась ею. И ответила прямо, так как решение было уже принято:
— Угроза для вашей матери в том, что у вас нет официальных родителей. Появись они, и все уладится само собой. Как это сделать? Достаточно, чтобы какая-нибудь женщина согласилась сказать, что вы ее дочь… и чтобы вы тоже признали эту особу своей матерью. Вот и все.
Флоранс выдохнула с радостным облегчением; такой восторг испытывает осужденный на смерть, когда в последний миг ему объявляют о помиловании. Вскочив на ноги, девушка взволнованно спросила:
— И это все?
— Это немало, — изрекла Леонора с намеренной неспешностью. — Так вы потеряете всякую надежду на то, что ваша настоящая мать когда-нибудь вас признает.
— Об этом я и не мечтала! — вскричала Флоранс.
— Вы будете полностью зависеть от ваших приемных родителей, — продолжала Галигаи. — Вам придется уважать их как родного отца и родную мать.
— Я буду почитать их, буду слушаться, — пылко заверила девушка. — Разве вы можете в этом сомневаться, мадам? Не бойтесь за меня, прошу вас. Лучше скажите, кто согласен назвать меня своей дочерью.
— Я, — ответила Леонора с царственной простотой.
— Вы, мадам?!! — остолбенела Флоранс.
— Да, я!.. — кивнула маркиза д'Анкр. — И солгу при этом лишь наполовину, поскольку вы дочь Кончино, а он мой супруг.
За несколько минут все было улажено к полному удовольствию Леоноры. Флоранс согласилась на все ее условия. А Галигаи знала, что слову девушки можно верить.
Они обо всем договорились — но Леонора оставалась холодной, явно не собираясь изливать на новообретенную дочь материнских чувств. Флоранс поняла, что любви от маркизы не дождется, да и сама не испытывала к Леоноре особой симпатии. А еще девушка осознала, что маркиза д'Анкр будет играть роль матери лишь на людях, на самом же деле Леонора и Флоранс останутся чужими друг другу.
Все это было девушке совершенно ясно.
Не сообразила она лишь одного — того, что ее связали по рукам и ногам.
Радуясь покорности Флоранс, Леонора ушла. Но собой она была недовольна. Возвращаясь в кабинет, маркиза д'Анкр думала;
«Конечно, мне нужно было обнять ее, поцеловать и нежно шепнуть: „Это я, твоя матушка!“ И произнести это надо было от души, чтобы она сердцем почувствовала… Вот что следовало сделать… я так и хотела… Только ничего у меня не вышло… Нет, не получилось… Никогда не смогу я приголубить дочь моего Кончино!.. Пусть скажет спасибо, что я до сих пор не задушила ее собственными руками!.. К тому же, я все больше убеждаюсь, что она точно знает, кто ее мать… Она бы только сделала вид, что поверила мне… И это было бы невыносимо для нас обеих… Как бы там ни было, а все уладилось. Я просто уверена, что эта малышка никогда не пойдет против Марии. А это самое главное».
Успокоившись на этот счет, Леонора вернулась в кабинет и, удобно устроившись в кресле, продолжала думать о Флоранс. На губах у маркизы играла зловещая улыбка. Галигаи прикидывала:
«Что касается свадьбы с Роспиньяком… когда все будет должным образом улажено, когда Флоранс будет признана законной дочерью Кончино Кончини, маркиза д'Анкра, и его супруги Леоноры Дори; когда крошка официально станет Флоранс Кончини, графиней де Лезиньи… то есть через несколько дней… мы объявим ей отцовскую волю… Если заупрямится… а я думаю, что так оно и будет… мы заточим ее в монастырь… как в склеп… будет знать, как бунтовать против святой отцовской воли… И не надо будет прибегать к крайним средствам… ее смерть могла бы вызвать подозрения, а так все будет тихо, пристойно… Конечно, Роспиньяк останется недоволен, но что я могу поделать, он ей не по душе… А если она согласится — в чем я сильно сомневаюсь, но кто ее знает, надо все предусмотреть — если согласится, это будет досадно, но она окажется во власти барона… И он будет счастлив… А Роспиньяк у меня в руках. Так или иначе, все окончательно улажено. И нечего больше голову ломать».
Вот какой чудовищный план измыслила коварная Леонора Галигаи. Как мы видим, женитьба Роспиньяка, о которой она столько хлопотала, была лишь розыгрышем. У маркизы д'Анкр были совсем другие цели.
Ей нужен был лишь благовидный предлог, чтобы «навсегда» избавиться от дочери Марии Медичи, заключив ее в монастырь, «как в склеп».
А бедная Флоранс в это время стояла на коленях, молитвенно сложив руки, и горячо благодарила Бога и Деву Марию «за дарованную ей милость спасти мать и самой остаться в живых»; если бы девушка знала, что ее ждет медленное угасание в мрачном монастыре, она предпочла бы получить удар кинжалом в сердце.
А неугомонная Леонора думала уже о другом. Однако новые мысли снова вернули ее к судьбе девушки. Основательно поломав голову, Галигаи сказала себе:
«Да, Ла Горель — это хорошо!.. А Ла Горель и Ландри Кокнар — еще лучше!»
Леонора еще немного поразмыслила и, решившись, позвонила в колокольчик. Прибежавшему слуге она велела разыскать Стокко, В особняке того не было. Галигаи знала, что этот головорез следит за Ла Горель, Леоноре оставалось лишь терпеливо ждать. Наконец Стокко появился, склонившись перед хозяйкой с преувеличенным почтением, а она выпалила без всяких предисловий:
— Стокко! Даю тебе четыре, от силы пять дней! Найди Ландри Кокнара, бывшего камердинера монсеньора, и приведи его ко мне.
— Disgrazia[6]. — дернулся бандит, вращая глазами. — Да как же это можно — за пять-то дней?..
— Так надо!.. — резко оборвала его Леонора. И мягко добавила: — Вот мешочек на столе, видишь?..
— Вижу, синьора, — отозвался Стокко, улыбаясь во весь рот и едва не облизываясь.
— Он набит золотом… — продолжала Леонора. — Сколько там, по-твоему?
Наметанным глазом Стокко присмотрелся к драгоценному мешочку и уверенно ответил с той же широкой улыбкой:
— От десяти до двенадцати тысяч ливров!
— Двенадцать тысяч, — уточнила Леонора, — я только что пересчитала… Мешочек и его содержимое станут твоими в ту минуту, когда ты явишься сюда вместе с Ландри… Разумеется, при условии, что поиски займут у тебя не больше пяти дней.
— Бедный я, бедный, — застонал Стокко, — слишком мало времени, синьора!..
Леонора улыбнулась, да так зловеще, что с лица Стокко мгновенно пропала вечная ухмылка.
— А рядом с мешочком — веревка, видишь? — спросила Галигаи.
Стокко снова посмотрел на стол. Перед этим все внимание бандита было поглощено туго набитым мешочком; теперь же головорез углядел и новенькую веревку. Крепкая эта веревка была аккуратно свернута, а на ее конце, который свешивался со стола и чуть покачивался, виднелся мастерски завязанный скользящий узел, словно игриво кивавший Стокко.