Венец Прямиславы - Елизавета Дворецкая

Довольно большой отряд туровцев, увлекаемый примером отважного попа, прорвался прямо к пригорку. Ближняя дружина разбойничьего вожака пыталась оттеснить их, но отец Тимофей проскочил между лошадьми, несмотря на попытки его задержать, и со всего размаху ударил коня топором в лоб. Конь повалился, и нарядный всадник едва успел соскочить, чтобы не оказаться придавленным. С негодующим криком он выпрямился, выхватил меч, отрок подал ему щит вместо того, что остался возле седла. С дико вытаращенными глазами, крича что-то вроде «Ну, получай, сатана!», отец Тимофей бросился к нему и ударил в подставленный щит, отскочил, чтобы не получить мечом по голове, замахнулся снова… и вдруг опешил. Боевая свирепость на его лице сменилась изумлением.

Теперь, когда его главный противник стоял на земле, отцу Тимофею внезапно бросилась в глаза золоченая иконка над его челом. Такие чеканные изображения святых, своих покровителей, носили на шлемах князья. На потрясенного отца Тимофея смотрел лик святого Георгия. Он не мог сразу понять, кто именно перед ним, но не сомневался, что противник – один из русских князей. Ошеломленный поп опустил топор. Его тут же обезоружили и связали.

А подопечный святого Георгия торопливым шагом сошел к реке. Его дружина одержала полную победу, частично разогнав, частично пленив туровских и перемышльских отроков. Обезоруженные сваты стояли кучкой в окружении победителей. Витязь, окинув взглядом берег, направился к стайке женщин. Дородная Дарья Даниловна, весьма похожая на «макошь», то есть последний сноп, по обычаю наряженный в цветное платье и пышный повой, ехала в двухколесной повозке. Молодая боярыня Вера Гордияновна сидела верхом, но боярин Самовлад, кажется, ничуть не беспокоился за свою молодую жену, а жадным взглядом наблюдал за князем-разбойником. Миновав двух первых и не посмотрев на остальных, тот подбежал ко второй всаднице, покрытой полупрозрачной паволокой.

– Не ждала меня, родная моя! – часто дыша после битвы с попом, проговорил он, протягивая руки к всаднице. – Лада моя, жемчужинка моя желанная! Говорил же я тебе, что нет мне без тебя жизни, что хоть с того света я к тебе вернусь, что из-под земли достану, а будешь ты моей! Я от своего слова никогда не отказываюсь!

Он снял девушку с коня, нетерпеливо откинул покрывало с лица, ожидая встретить блестящий от гнева взгляд голубых глаз своей жены, но та отворачивалась и закрывала лицо руками.

– Это я, душа моя драгоценная, не бойся! – Юрий Ярославич схватил ее руки и отвел от лица.

Но вдруг крякнул, точно слова встали у него поперек горла.

Он ждал, что Прямислава Вячеславна встретит его потоком упреков и будет клясться, что скорее утопится, но не станет с ним жить. Что будет грозить гневом отца, который немедленно соберет войско и найдет его хоть под землей… Но он не был готов к тому, что под драгоценной паволокой обнаружится скуластое лицо, круглое, как репа, почти такое же желтое от загара, с веснушками, с курносым носом и зажмуренными от страха глазами! Репка не смела взглянуть на князя, которого с ее помощью обманули, а Юрий смотрел на нее, не веря своим глазам, и даже перекрестился по привычке, стараясь отогнать наваждение.

– Это что? – пробормотал он и огляделся. – Это кто, я спрашиваю? Жена моя где, Вячеславна?

Он тряхнул Репку за плечи, оттолкнул от себя и метнулся к стайке женщин. Тесно прижимаясь друг к другу, они опасливо посматривали на него, а он не находил среди них своей бывшей жены. Теперь-то он достаточно хорошо ее знал, чтобы ни с кем не спутать! Он видел ее няньку Зорчиху, к которой льнула маленькая послушница, видел туровских боярынь – всех тех, кого привык встречать в гриднице Вячеслава возле его дочери. Не было только двух: ее самой и той шустрой девки, которую он так некстати обнял, приняв в первый раз за жену.

– Где она, где Вячеславна? – кипя от гнева и досады, выкрикнул он. – Кто это чучело на лошадь посадил? Где моя жена?

– Да я посадила! – Боярыня Еванфия вдруг передала ребенка няньке и шагнула вперед, грозно уперев руки в бока. – Я посадила! Я и платье княжны на нее надевала! Да ведь еще не знала зачем! Теперь-то знаю!

– Где она?

– Не знаю где, а если бы знала, то не сказала бы! Что же ты задумал, ирод, идолище, зверь-коркодил![26] Развели вас с женой и грамоту разводную прислали, она тебе больше не подруга, и тебе, беспутному, в монастырь бы идти, грехи замаливать! А ты, как волк, на дороге залег, честную девицу хотел похитить! Людей не боишься – Бога побойся! Бог все видит – и днем, и ночью, и в городе, и в глухом лесу! От него тебе не скрыться, лиходей! А Прямиславы Вячеславны не ищи, не найдешь!

– Так это что же получается? – К ним подошел боярин Самовлад, без шлема, весь взмокший, изумленный не меньше Юрия. – Это что же – не княжна? – Он окинул взглядом Репку, от смущения прикрывавшую лицо рукавом, но из-под рукава было видно достаточно, чтобы он заметил разницу. – Куда же она делась?

– У тебя надо спросить, сват дорогой, где ты невесту потерял! – яростно бросил ему Юрий. – По дороге посеял, точно рукавица из-за пояса выпала!

– Куда же она делась? – ничего не понимая, повторил Самовлад и обернулся к Переяру.

Тот тоже подошел поближе, недоуменно хмуря брови. Все вроде обошлось благополучно, половец исчез еще ночью, без всякого шума, и невесту привезли куда следует – что еще случилось?

– Не в Червене же она осталась? Эй, Гордияновна! – окликнул жену боярин Самовлад. – Где княжну забыли? Как это чудо на ее лошади оказалось? Где Вячеславна, в Червене?

– Нет. – Дрожащая боярыня Вера сделала шаг вперед. Она боялась и Юрия Ярославича, и собственного мужа, которому, похоже, оказала бы услугу, предупредив пораньше о том, что ей давно известно. – Ее уже утром не стало. Ночью пропала. С вечера была, а утром – нет. Сказали, что из-за разбойников ее другим путем повезут, и она нас будет ждать в Любачеве. А эту одели, чтобы… ну, чтобы…

– Что же ты молчала? – в досаде воскликнул Самовлад. – Что же ты не упредила меня, курица?

– Я думала, ты знаешь, батюшка, – Вера Гордияновна задрожала еще сильнее. – Сказали, что вы с Переяром и придумали.

– Кто сказал?

– Ядренцова боярыня… – Вера боязливо покосилась на Еванфию.

– Мы сами отправили ее другой дорогой! – подтвердила Анна Хотовидовна. – Бояр не спрашивали. Теперь вижу: правильно сделали.

– Какой другой дорогой? Что вы наделали, дуры-бабы! – опомнившись, заорал Самовлад. – Кто ее повез?

Но его жена отводила глаза, прочие же смотрели с осуждением, даже отвращением. И самоуверенный Самовлад Плешкович смутился: мало, кто сможет невозмутимо стоять под взглядами, справедливо обвиняющими в предательстве.