Советская эпоха. Исповедь отщепенца - Александр Александрович Зиновьев

Большой Спасской улице. Наш подвал был в еще более ужасающем состоянии, чем до войны. В нашей комнатушке жили отец и сестра с мужем. Ночь мы не спали. Рано утром отец, сестра и ее муж ушли на работу, и мы смогли пару часов уснуть на их кроватях. Спали не раздеваясь и даже не снимая сапог.

Еще по дороге в Москву мы выработали планы будущей жизни. Василий едет к себе домой в свою деревню около Орла, оформляет документы (вернее, «делает» их) и через некоторое время приезжает в Москву. Я должен был за это время найти ему «бабу», т. е. какую-нибудь женщину, готовую за взятку выйти за него замуж и вследствие этого дать ему московскую прописку. Потом Василий нашел бы подходящую работу в Москве. Главное – зацепиться за Москву хотя бы одним пальцем, а там он приспособится. Выражение «зацепиться хотя бы одним пальцем» для нас имело образный смысл: в армии мы научились вскакивать в кузов быстро мчащегося грузовика, цепляясь за борт сначала буквально одним пальцем. Мне о московской прописке думать не надо было. Но это упрощало мои проблемы лишь в ничтожной мере. Я проводил Василия на вокзал. Как демобилизованный, он мог достать билет на поезд, простояв в очереди всего-навсего часа два. Простые смертные стояли в очередях сутками.

Несколько дней у меня ушло на мои дела – военкомат, милиция, продовольственный пункт. Выполнив все формальности, я отправился в Московский университет. Я уже знал, что МИФЛИ ликвидирован и слит с университетом. Я решил поступить на заочное отделение философского факультета и попытаться устроиться на работу по моей военной профессии. На факультете я узнал, что меня могут просто восстановить без экзаменов, если я принесу справку из архива о том, что в 1939 году поступил в МИФЛИ. В архиве молоденькая девушка нашла соответствующие документы. В списке принятых на факультет в 1939 году около моего имени было написано, что я был исключен без права поступления в высшие учебные заведения вообще. Я попросил девочку не писать этого в справке, мотивируя тем, что «война списала все наши грехи». Она выполнила мою просьбу. Событие это вроде бы очень маленькое, как и бунт офицеров в комендатуре, но для меня такие «мелочи» были признаком того, что во время войны в стране наметился перелом огромного исторического значения. Пока еще не ясна была суть перелома, но он уже ощущался во всем, проявлялся в бесчисленных житейских мелочах.

После университета я направился с письмом генерала Красовского в управление Гражданского Воздушного Флота. Там было столпотворение. Не только коридоры здания, но и прилегающие улицы были забиты сотнями военных летчиков, жаждавших получить хоть какую-то работу в ГВФ. Многие еще были в погонах, особенно старшие офицеры. Все были в военной форме и во всех регалиях. Мои шансы были близки к нулю. Но я еще надеялся на письмо Красовского. Я с большими усилиями протиснулся внутрь помещения, поймал какого-то служащего и попросил его передать письмо Красовского его другу, занимавшему тут высокий пост. Через час меня вызвали к этому человеку. Разговор был короткий.

Он обещал меня устроить вторым пилотом на небольшом транспортном самолете в отряд, формируемый в Москве и предназначенный для работы на севере России. Но за это я должен был дать ему приличную сумму денег. Денег у меня было немного, но они все же были: во время войны и службы за границей заработная плата летчиков накапливалась в расчетной книжке.

И теперь я эти деньги мог использовать. Пришлось дать взятку. В тот же день мне дали направление в авиационный отряд.

Карьера гражданского летчика мне, к счастью, не удалась. Работать предстояло в Коми, севернее Сыктывкара. Условия были кошмарными. Летчики беспробудно пьянствовали и резались в карты. Ни о какой учебе и речи быть не могло. Уже через неделю я уволился и вернулся в Москву. Перевелся на очное отделение факультета. И уехал в деревню к матери.

Встречу с матерью я описал в стихотворении, которое много лет спустя (в 1982 году) включил в книгу «Мой дом – моя чужбина» в качестве послесловия:

Есть Родина-сказка.

Есть Родина-быль.

Есть бархат травы.

Есть дорожная пыль.

Есть трель соловья.

Есть зловещее «кар».

Есть радость свиданья.

Есть пьяный угар.

Есть смех колокольчиком.

Скрежетом мат.

Запах навоза.

Цветов аромат.

А мне с этим словом

Упорно одна

Щемящая сердце

Картина видна.

Унылая роща.

Пустые поля.

Серые избы.

Столбы-тополя.

Бывшая церковь

С поникшим крестом.

Худая дворняга

С поджатым хвостом.

Старухи беззубые

В сером тряпье.

Безмолвные дети

В пожухлом репье.

Навстречу по пахоте

Мать босиком.

Серые пряди

Под серым платком.

Руки, что сучья.

Как щели морщины.

И шепчутся бабы:

Глядите, мужчина!

Как вспомню, мороз

Продирает по коже.

Но нет ничего

Той картины дороже.

Мать готовилась к отъезду в Москву с последними оставшимися с ней двумя детьми. Наша деревня, как и многие другие, прекратила существование. От нашего некогда богатого дома осталась лишь часть сруба. Мать жила в соседней деревне в старом, полуразвалившемся доме. Встречу с матерью я описал в эпилоге к поэме «Мой дом – моя чужбина». Я готов был увидеть нищету русских деревень. Но то, что я увидел в реальности, превысило всякие мрачные предположения. Сборы были короткими. Уже через день мы навсегда покинули наш Чухломской район. Билеты на поезд пришлось приобретать за взятку, с черного хода. Да нам еще повезло: начальник станции был наш знакомый. Ехали в Москву целые сутки, хотя расстояние было всего шестьсот километров.

В конце августа 1946 года наша семья окончательно перебралась в Москву. Теперь в подвале на Большой Спасской улице поселились отец, мать, сестра Анна с мужем, я и мои младшие брат и сестра. Сестре Антонине было одиннадцать лет, брату Владимиру пятнадцать. Вскоре к нам присоединился брат Николай, демобилизовавшийся из армии. Два брата (Василий и Алексей) служили в армии. Василий был в офицерской школе, Алексей отбывал воинскую повинность. Он присоединился к нам в 1948 году. У сестры скоро родился сын.

Начались годы жизни, которые я называю сумасшедшими.

Сумасшедшие годы

Положение в стране оказалось много хуже того, как мы его представляли по слухам, живя за границей в сказочном благополучии. Годы 1946-1948-й были в истории