Голем. Пленник реторты - Руслан Мельников

Теперь Геберхольд покосился на стоявшего за императорским троном гвардейца-телохранителя. Прошедшего горнило многих битв. На этот раз пауза была короче. Ее почти не было…

ГЛАВА 40

— И все же живительная сила чужой смерти не проявляется столь явно, а преимущества ее не столь бесспорны и очевидны, как это могло бы быть, — вновь заговорил инквизитор. — Убийцы, солдаты-наемники и благородные воители, интуитивно вбирающие в себя силу побежденных и убиенных, не обучены обращаться с этим ценнейшим из трофеев. В итоге они используют лишь малую… я бы даже сказал — мизерную ее толику. Используют слепо, неловко, неумело и неумно. А со временем — увы! — и вовсе теряют безвозвратно. Ибо то, что не удерживается осознанно и должным образом, постепенно утекает сквозь пальцы, как вода, и рассеивается бесследно, как дым.

Силу жизни невозможно просто копить в себе, как иной скряга наполняет заветную кубышку: по монете в день… по убийству в неделю. Сохранять, пополнять и приумножать жизненную силу способен лишь тот, кто ведает, как это делается, кто обучен этому. И в полной мере воспользоваться ею по своему усмотрению сможет только он. Vis vitalis — одна из тех эфемерных субстанций, которые легко получить даже непосвященному, но трудно постоянно держать при себе.

— А вы, господин магистр, знаете, как сохранять и удерживать чужую жизненную силу? — поинтересовался Дипольд.

— Знаю. В теории, в общих чертах, — взгляд Геберхольда был открыт, слова — честны. Наверное, честны. — Но не умею. И пользоваться ею не обучен тем паче. Я все же не черный магиер, ваше высочество. Я магистр Святой Инквизиции. Я не тратил с малолетства долгие годы на постижение всех тонкостей темных искусств и запретных наук, и я никогда не практиковался в них.

— А Лебиус, стало быть, умеет?

Инквизитор вздохнул:

— Боюсь, что да. Как явствует из его записей — из тех записей, что нам удалось добыть, — Марагалиус давно и весьма настойчиво изучает способы изъятия и использования чужой vis vitalis. Видимо, он сознательно готовился управлять ею.

— Зачем ему это нужно? — нахмурился Дипольд.

— Жизненная сила — мощнейшая подпитка извне, которую можно использовать в самых жутких магиерских действах, в самых чудовищных экспериментах.

— А конкретные примеры, святой отец?

— Пожалуйста. Самый наглядный пример — голем.

— Голем?!

Дипольд непонимающе воззрился на магистра.

— Насколько я могу судить по краткому анализу изъятых книг Лебиуса и подробнейшим отчетам наших чтецов, механические воины Оберландмарки представляют собой противоестественный сплав мертвого металла и живой плоти. То есть уже не совсем живой. Живой не в привычном нашему пониманию смысле, но передающей мертвой механике жизненную силу человека, которому прежде принадлежала эта плоть. Один из основных и непреложных законов некромантии, являющейся, кстати, основополагающей частью многих темных искусств, гласит…

Геберхольд наморщил лоб, припоминая. Видимо — дословно:

— Живое, умершее однажды, нельзя заставить жить заново. Нельзя оживить и то, что мертво изначально. Нельзя — без жертвы. Но с сакральной жертвой это возможно. Так вот, именно такой жертвой, а заодно и частью голема, становятся специально отобранные Лебиусом люди, прежде отнимавшие чужие жизни и не успевшие еще утратить vis vitalis, обретенную и приумноженную во время совершенных убийств. Люди, полные жизненной силы, замешенной на многих смертях. Ибо только она, сила эта, способна вдохнуть жизнь в монстра, созданного из холодного металла. Только она может дать первотолчок мертвой механике.

— А я-то полагал, что голема поднимает магия, — задумчиво произнес Дипольд.

— Магия сама по себе не всесильна, ваше высочество, — назидательно сказал Геберхольд. — Магия не создает что-то из ничего. Но она способна многократно усиливать уже имеющиеся свойства и ускорять идущие процессы. Магия также может частично изменять внутреннюю суть вещества или субстанции и смешивать воедино несоединимое и несовместимое. Но все же она вторична. В случае с големами первична человеческая vis vitalis.

— Итак, один человек, убивая другого, обретает и некоторое время носит в себе его волю к жизни… его жизненную силу, — подытожил Дипольд. — И от того сам становятся сильнее, не подозревая даже о своем истинном могуществе. Опытный же магиер умеет направить силу убийцы туда, куда пожелает. Лебиус использует ее для создания големов. По крайней мере, и для этого тоже…

— Правильно, — кивнул инквизитор. — Для Лебиуса представляют интерес те, кто запятнал себя чужой кровью. И чем больше — тем лучше. При этом нет особой разницы, совершено ли убийство лично или с помощью посредников, во имя великой цели или ради удовлетворения мелких интересов и амбиций, в порыве благородной ярости или по тайному, тщательно продуманному замыслу, из страсти или от глупости… Любой человек, чей жизненный путь неоднократно прерывал прочие, имеет шанс оказаться в магилабор-зале Марагалиуса и обратиться в голема. Любой, ваше высочество…

— Душегубы-разбойники? — начал перечислять Дипольд. — Палачи? Наемные убийцы? Мародеры, творящие бесчинства над беззащитными? Прославленные рыцари и простые солдаты, убивающие врага на поле брани?..

— А также их синьоры-воители, посылающие на гибель других и чужими руками отнимающие чужие жизни, — добавил магистр. — В этом случае жизненная сила, высвобожденная смертью, распределяется между непосредственным исполнителем убийства и косвенным его вершителем.

— Погодите-ка, святой отец! — вскинулся Дипольд. — Но ведь далеко не каждый станет убивать себе подобного. Тем более в таких количествах, чтобы вобрать в себя достаточно этой самой вашей силы жизни, взметанной на крови. Достаточно для оживления голема, я имею в виду.

— Да, это так, — кивнул Геберхольд. — Не каждый человек — убийца. И не в каждом убийце достанет силы поднять голема. Для этого убить нужно не один раз и не два… Или придется использовать vis vitalis не одного и не двух убийц, что весьма хлопотно и нерационально.

— А в Оберландмарке, насколько мне известно, разбойничьих шаек нет. Душегубство, не оправданное волей маркграфа, там пресекается на корню. У Чернокнижника всегда хватало власти, чтобы поддерживать в своей вотчине должный порядок.

— И это верно, — вновь согласился инквизитор.

— Мародеров и наемных убийц в Верхних Землях тоже никогда не водилось. И палачей у змеиного графа не могло быть слишком много. А синьор, имеющий право казнить и миловать, объявлять войну и заключать мир, там лишь один — сам Альфред Оберландский.