Предвестник - Василий Горъ
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Большое спасибо. Буду должен.
Зато предложение Виктора Викторовича составить нам компанию отверг. Вернее, сначала спросил, возможны ли какие-либо проблемы в том случае, если его с нами не будет, а когда получил отрицательный ответ, озвучил свои мысли без каких-либо купюр:
— Мы — свои. Вы — нет. Будете мешать.
Как ни странно, он нисколько не обиделся: мотнул головой в сторону одного из «Финистов», заявил, что эта машина в нашем распоряжении, и познакомил меня с офицером ФСО, который был в состоянии решить любые гипотетически возможные проблемы.
В этот раз сказать «Спасибо» получилось значительно легче. Вероятнее всего, из-за того, что я поверил в то, что ситуация сдвинулась с мертвой точки, и планировал следующие шаги. Прощальное рукопожатие тоже… получилось. Так что я обернулся к Кнопке, Линде и экипажу «Гольфстрима», сказал, что скоро буду, и в сопровождении самых близких подруг ломанулся к нужному конвертоплану.
Перелет до госпиталя толком не запомнил, так как невидящим взглядом смотрел в иллюминатор и видел обрывки из самых неприятных кошмаров. Но стоило машине замереть в центре посадочного круга, изображенного на крыше одного из корпусов люминесцентной краской, как все посторонние мысли как ветром сдуло, а сознание перешло в боевой режим. Поэтому за ФСО-шником, двинувшимся к башенке грузового лифта, я двинулся с целеустремленностью атакующего танка. Краем сознания отметил, что мы спустились на четвертый этаж, отпечатал в памяти чуть ли не каждый шаг по светлому коридору, почти не пахнущему больницей, а перед дверью с номером четыреста шестнадцать поймал поводыря за рукав:
— Дальше мы сами…
Он молча сделал шаг в сторону и застыл. А я плавно потянул на себя неожиданно легкую створку, скользнул в палату и разом охватил ее взглядом. Увиденное разбередило память и заставило вспомнить сначала «веселые картинки» из жизни в детдоме, в которых наширявшийся всякой дряни ублюдок жег каплями раскаленной пластмассы обнаженную грудь одной из самых затюканных ровесниц, а потом не менее «веселый» январь сорок первого. Точнее, тот самый момент, когда я увидел результаты «общения» наемников, нанятых Ильей Котовым, с Рыжовой.
Нет, прямой аналогии не наблюдалось — знакомая фигурка, лежащая на навороченной кровати, была накрыта тоненьким одеялом по середину груди, а все, что выше, было закрыто бинтами, зато глухая тоска, ощущающаяся в эмофоне, слишком уж хорошо перекликалась с тем отчаянием, которое я когда-то видел во взглядах Райки Митрохиной и моей Лерки.
Впрочем, зависал я от силы секунду. А потом еле слышным шепотом обратился к Афине, при нашем появлении бесшумно поднявшейся со стула и качнувшейся навстречу:
— Почему она привязана?
— Заявила, что жить калекой не собирается… — угрюмо буркнула Богиня Войны, серая от душевной боли, моральной усталости, недосыпания и плохо сдерживаемой ненависти к Мухомору, раздраженно сорвала с себя белый халат, чуть ли не лопавшийся на ее плечах, и швырнула его в угол: — Потом пообещала мне дождаться тебя, но та фраза была услышана. Вот эти придурки и перестраховались. Не понимая, что откусить себе язык — дело одной секунды.
— А-а-ань… — не оборачиваясь, выдохнул я.
— Еще сорок секунд! — отозвалась Ростовцева, подошла к стойке с аппаратурой непонятного назначения, поколдовала рядом с ней своим рабочим девайсом и повернулась ко мне: — Четыре жучка и три микрокамеры. В смысле, были. Но снять звуковые колебания с оконного стекла сможет любой имбецил.
Я покосился на одинарный стеклопакет, представил, каково находиться в палате зимой, и попросил дам немного погулять.
Мои молча развернулись на месте и исчезли из палаты, а Афина попробовала что-то уточнить, но наткнулась на мой бешеный взгляд и предпочла перенести расспросы на другое время. Посторонившись и дав ей возможность пройти к двери, я скользнул к освободившемуся стулу, сел и накрыл ладонью предплечье Мадонны так, чтобы не задеть иглу капельницы.
Сотрясать воздух заявлениями типа «Я вылетел в Москву, как только узнал о трагедии» или заламывать руки, сожалея о том, что не смог прервать карьеру Мухомора до этого ЧП, было не в моем характере, поэтому я сходу перешел к конкретике:
— Я знаю о том, что у тебя сожжено горло, и ты не в состоянии говорить. Но в данный момент ТВОЕ МНЕНИЕ меня совершенно не интересует: ты была в МОЕЙ команде, есть в МОЕЙ команде и будешь в МОЕЙ команде, а значит, Я РЕШАЮ, как тебе дальше жить. И не вздумай бредить о том, что теперь никому не нужна: ты — СВОЯ, а СВОИХ не бросают. Лучше прими сердцем то, что я сейчас расскажу, ибо альтернативы НЕ БУДЕТ!
Прислушиваться к тому, что творилось в ее эмоциях во время этого монолога, было физически больно. Но я был абсолютно уверен в том, что иначе ее не расшевелишь, и продолжил давить:
— Как только я опишу тебе ближайшее будущее, мы переложим тебя на каталку, увезем в аэропорт и переправим на мой остров. По утверждениям врачей, ранение в грудь, по большому счету, ерунда — лезвие ножа уперлось в ребро и скользнуло по нему в сторону, соответственно, пострадала только левая выдающаяся достопримечательность. С ожогом лица и глаз все значительно хуже, но и это не приговор: у нас хватает средств, чтобы оплатить услуги самых лучших врачей, поэтому рано или поздно мы решим и эти проблемы…
На самом деле «решить проблему» можно было только с лицом. Причем чисто теоретически. Да и с грудью тоже было не ахти — хорошо наточенный тесак распластал ее на две половины, и хирургам пришлось здорово постараться, чтобы собрать их в одно более-менее нормальное целое. Но я надеялся, что инициация подарит Люде достаточно мощную регенерацию, а Лерка хоть когда-нибудь освоит нужные грани своего Дара:
— Далее, за идиотскую просьбу ничего не сообщать о твоих проблемах мне и Аньке получишь по полной программе. После того, как оклемаешься — ты НЕ ИМЕЛА МОРАЛЬНОГО ПРАВА корябать такие глупости, да еще и собственной кровью!
Вспышка эмоций, которую можно было расшифровать, как «Имела!», взбесила до невозможности. Но я сдержался и продолжил достаточно спокойным голосом:
— Люд, деньги — это не ЦЕЛЬ, а СРЕДСТВО, и то, что мы уже помогли твоей племяшке, не значит, что ты исчерпала все лимиты возможной помощи. Пойми, этих лимитов НЕТ и НЕ БУДЕТ: ты делала ВСЕ, ЧТО МОГЛА, для тех, кто ТЕБЕ дорог, и мы по той же самой причине сделаем ВСЕ, чтобы ты встала на ноги!
Судя по изменениям в эмофоне, Полунина врубилась, что я пытался намекнуть на ее роль в решении проблемы с Вяземским, и пришла к выводу, что у нас действительно есть достаточно веские причины ей помогать. Для первого толчка к пробуждению желания жить этого
