Бандагал (сборник) - Примо Леви

Оставшись наедине с роботом, он решил покапризничать.

— Мне надоела Милена. Хочу увидеть Пьеру.

— Ты знаком с ней?

— Да, я с ней встречался.

— Сосредоточься.

Джиджи стал думать о Пьере, проститутке, с которой он иной раз виделся. И она возникла перед ним, вернее, ее круглое лицо с зелеными глазами, густо обведенными черной краской.

— А теперь покажи мне Милену. Для сравнения.

Робот попытался загипнотизировать его, но нет, то были глаза не Милены. И Джиджи понял, что больше никогда не встретится с ее нежным, пугливым взглядом.

Он поднялся и молча направился к креслу, чужой в бесконечно чужом городе. Лишь кровать хранила его запах, она была его последним прибежищем, как конура для дворовой собаки. Эту конуру и старую больную собаку он недавно видел в кино.

Таблетки от бессонницы, таблетки, чтобы ни о чем не думать. И прежде чем погрузиться в искусственный сон, он. на миг увидел Милену, увидел в последний раз.

С того дня прошло два месяца, а Джиджи еще живет, движется, ибо контрольные часы неумолимо будят его и гонят на службу. После службы он идет в кино или на стадион — свободное время положено использовать рационально и продуманно. Джиджи уходит из дому, возвращается, кричит: «Гол!», «Да здравствует демократия!», пьет и предается любви. Если он выпивает больше обычной нормы, то неизменно начинает рассказывать случайной подружке историю своей невероятной любви, фильм-сказку, поставленный по чужому сценарию. Он пристально смотрит в пластмассовый стакан с недопитым вином на донышке и, рассказывая, сам верит всему, по крайней мере до тех пор, пока длится опьянение. Накрашенная девица отчаянно завидует ему, и Джиджи, заметив это, торопится добить ее — за то, что она не Милена.

— А тебя, с твоей каждодневной любовью, ждет ранний инфаркт.

Потом он возвращается домой в свою постель, которая скрипит и вот-вот развалится. Но стоит ли менять ее? При одной мысли, что придется ходить по магазинам, выбирать, ему становится не по себе. Теперь каждое усилие кажется ему бесполезным, ненужным. А в понедельник он решил, что и бриться бесполезно. Он снова улегся в постель, притворившись перед самим собой, будто ему нездоровится. На самом же деле ему просто не хотелось вставать, двигаться.

Внезапно ему показалось, будто стены комнаты сжались, а сама она превратилась в гроб. Он вскочил, оделся и как был небритый вышел на улицу-эскалатор. Дрожащими, вдруг ослабевшими руками он отчаянно вцепился в ускользающие поручни, но толпа крепко держала его в своих тисках, и он не упал. Он зажмурил глаза, стараясь не смотреть на соседей. Малейшее прикосновение действовало ему на нервы, и он крепче впивался пальцами в поручни. Он снова попытался вызвать в памяти образ Милены. Но ее образ ускользает словно огни взбесившегося светофора — мелькают голубые полоски, нет, это не глаза Милены, не ее глаза…

Он спотыкается и падает на перекрестке, но тут же вскакивает и, подхваченный толпой, оказывается прижатым к витрине. В ней отражается лицо пожилого уставшего человека, небритого, с мешками под глазами и оттопыренной нижней губой. Этот незнакомец — он, Джиджи Милези. Разве могла Милена, существуй она, полюбить такого человека? Никогда.

Он свернул за угол и стал подниматься вверх по узенькой улочке. Все выше и выше, к самым куполам. Он хочет добраться до них, увидеть, наконец, голубизну настоящего неба. Плевать ему на то, что это строжайше запрещено. Он уже почти у цели; внизу ползут люди: куда, зачем? Он вскидывает голову и касается ею купола.

Внезапно он теряет равновесие и камнем падает вниз, в скопище колес и приводных ремней, которые, смяв и сплющив его, швыряют в гигантскую спираль.

Анна Ринонаполи

БАНДАГАЛ

Жирная, слишком жирная кожа усыпана капельками пота. Патрене вытирает обильный пот носовым платком и с отвращением бросает его на письменный стол. Он пытается отогнать докучливые мысли. Но попробуй не думать о требованиях этих поганых несиан. До появления на Несе землян эти туземцы даже колеса в глаза не видели, а теперь они собираются ни больше, ни меньше как вести политическую борьбу. Да еще требуют, чтобы им разрешили объединиться в профсоюзы и ввести шкалу заработной платы. Стоило ему губить свое здоровье на скважинах в зловонных топях, чтобы потом эти несиане подняли головы. Сплошная мерзость!

А губернатор, разумеется, и в ус не дует. Раньше он богател на деньги расистов, а после поражения на выборах сразу же стал ярым сторонником равенства землян и аборигенов.

Патрене встал, подошел к бару-холодильнику, налил коньяку и бросил в бокал несколько кусочков льда. Вспомнил предупреждение врача, досадливо пожал плечами и выпил все до дна.

Ох, до чего ему осточертели эти балаболки из Ассоциации слаборазвитых планет! Носятся без передышки по Несу и снимают то в анфас, то в профиль рахитичных детей со вздутыми животами, притворяясь, будто им неизвестно, что несиане — низшая раса. Плосколицые, с водянистыми глазами и пучком зеленых волос на голове, они плодятся, как лягушки или болотные змеи. Все до одного воры, бездельники и забияки! Но эти старые девы из АСП неплохо поработали — фотографии, фотографии, а под ними статистические данные, различные выкладки. Политиканы уже учуяли, что тут есть чем поживиться, да и правительство Земли не намерено упустить свою долю. А мы, промышленники, должны покорно соглашаться — сделайте одолжение, забирайте наши заводы, рудники, шахты, более того, можете поставить на мое место паршивого несианина!

Патрене не в силах больше сидеть в своем кабинете. Он выходит на веранду, откуда открывается вид на широкий заводской двор и цеха вдали. Небо затянуто облаками, но дождя, как всегда, не будет; духота, вечная нестерпимая духота.

Горизонт за заводскими трубами подернут серой дымкой, над разогретыми болотами повис ядовитый туман. Патрене чувствует, как к горлу подступает тошнота. Он поспешно возвращается в комнату. У него не осталось больше никаких надежд, он охотно вернулся бы домой, в Рим, где небо бывает не только хмурым, но и безоблачным. Да, но в Риме, в самом современном, фешенебельном небоскребе, наслаждаясь с балкона великолепным видом, живут его жена и дети. О старом доме они и слышать не хотят, и вот ему приходится кормить червей на Несе.

Он вызвал Розу, свою личную секретаршу. «Что это такое, — закричал он, — почему директор Торболи до сих пор не явился на службу?!» Роза слушала молча и даже не пыталась возражать. Уже двадцать лет, как она влюблена в шефа, с той самой поры, когда она была еще совсем юной девушкой, а он мужчиной в расцвете сил. За эти годы планета выжала из них все соки, но Роза не хочет признаваться в этом даже себе самой. Она тратит уйму денег на всякую косметику и все еще надеется, что шеф снова удостоит ее вниманием. Ей и в голову не приходит, что тот стал жалкой развалиной. Сердце едва трепыхается, он и дня не может прожить без тонизирующих таблеток.