Шапка Мономаха - Алла Дымовская

И не Володеньке, хотя ему и нужнее всего. Оттого, что не сможет попросить Володя в умопомрачении от бед ничего иного, как избавления для самого себя и спасения для дочери, а Клобук – он не для того. Теперь преподобный твердо это знал. Клобук Белый, он не для торга и обмена, не для облегчения креста человеческого и ноши его, а для цели такой, что о порядке ее и невыразимости отец Тимофей ничего сказать не мог, потому что не понимал и сам. Потому ответил Ермолову неожиданно и чуть не прикусил язык. Но слово было не воробей и прозвучало:

– Крепись, Володенька. Чему быть, того миновать нельзя.

Ермолов поднял на него изумленные, гневные глаза и страшно прошептал:

– И ты, Тимофей! И ты тоже!

Глава 22

Остров в тумане

Андрей Николаевич Базанов вместе с Придыхайло вернулись на квартиру под утро. Бедный Лавр, как хвостик, безропотно следовал за ним и даже с расспросами не лез. За последние дни, наблюдая и соучаствуя в событиях, остававшихся для него загадкой, Лавр Галактионович несколько подрастерял запасы своей неунывающей самоуверенности и довольства от окружающего мира, так что и удачная сделка в Патриархии больше не радовала его сангвиническую натуру. Придыхайло попал как свой в дом к отцу Тимофею, к пределу своих честолюбивых мечтаний, и не только не предпринял никакой попытки к близкому знакомству, а даже был счастлив убраться из оного дома поскорее, едва дождавшись Базанова.

Андрей Николаевич тоже, однако, ничего Лавру не объяснил по возвращении, коротко бросил с порога:

– Поехали! – и попрощавшись в дверях с попадьей, увлек Придыхайло вон.

Сорок минут, а то и больше не могли они поймать машину, но и тут Лавр Галактионович смолчал, хотя замерз до чертиков в лаковых своих, щегольских туфлях. По дороге Базанов с ним совсем не разговаривал, но не от небрежения, а от отрешенной задумчивости. Лавр Галактионович, втайне напуганный, к нему не лез. Странную они представляли собой пару, старичок водитель, калымивший в ночь, то и дело разглядывал их в зеркало заднего вида с крайним любопытством. Невысокий, худой священник (Андрей Николаевич так и не вернул рясу попадье), прижимающий к груди книгу с крестом на обложке, с мрачным взглядом и шевелящий губами беззвучно. А рядом с ним толстенький господин с растерянным лицом, одетый, как на прием к королеве, в черное богатое пальто с норковым воротником и в полосатый костюм с иголочки, – то ли кающийся грешник, то ли пойманный святым отцом за руку неудачливый самоубийца. Послушный, как ягненок, и удрученный, как лишенный стрел и облака пухленький амурчик.

На квартире Базанов раздеваться не стал, а прямо в прихожей сел на мраморную банкетку, изукрашенную в стиле ампир, антикварную роскошь, дозволенную себе хозяином, и так сидел некоторое время. Лавр Галактионович стоял в нерешительности рядом, не зная, что сделать: или ему разоблачаться, или поедут куда-то еще. Дизраэли крутился под ногами то у одного, то у другого, клал морду на колени Базанову, потом отходил и тихонько тянул зубами за штанину Придыхайло, мол, неплохо бы и погулять.

Но вот, словно очнувшись и осознав свое местоположение, Андрей Николаевич поймал собаку за нарядный ошейник.

– Пойду я, Лавр. Ты найди поводок, а я здесь обожду, – попросил Базанов и вздохнул.

– Куда ж ты пойдешь, Николаич? Ночь на дворе. И куда тебе спешить? На свою квартиру в Кукуево, где тебя чуть не прибили? А то пожил бы еще чуток, – торопливо предложил Лавр Галактионович. Очень не хотелось ему отпускать Базанова – и из сострадания, и оттого, что приятная компания в одиноком его доме была не лишней, и привязался он за это время к своему постояльцу. А еще хотелось Лавру Галактионовичу узнать, что же с ними была за история, и очень он сдружился с умницей Дизраэли и не желал отказываться от прогулок в его обществе.

– Что же я, и дальше нахлебником буду у тебя сидеть? – ворчливо ответил ему Базанов.

– А и сиди. Хлеба у меня, даст бог, хватит. А надоест – и кроме хлеба найдется чего. И до министерства отсюда близко. А хочешь, так я тебя по-королевски на лимузине возить прикажу, – заманчиво предложил Придыхайло. – Ты не подумай, Николаич, будто мне надо чего взамен. Я и без того получил больше, чем мечталось. Вот и отблагодарю тебя.

– Так ведь я, Лавр, ничего и не сделал. Просто отправил с поручением. А дальше ты уж сам не потерялся, – возразил ему Базанов.

– Я имя твое взял как бы взаймы. А теперь верну долг. Ты вон рясу-то надел, а по-христиански жить не научился. Грех человеку препятствовать, если он доброе дело какое вознамерился совершить, – упрекнул Лавр Галактионович.

Базанов погрузился в размышление. Ехать на свою квартиру ему действительно не хотелось. Из-за дурных воспоминаний и от страха остаться наедине с собой и с разгадкой, косвенными виновниками которой были он сам и, невольно, Лавр Галактионович. Тем более на службу Андрей Николаевич не собирался ни завтра, ни в ближайшие дни. Потому что устал и отчаялся и не видел в этой службе никакой пользы, пока не разрешится дело с проклятием шапки. Он легко мирился с сознанием того факта, что в трудные для страны минуты он покинул свой пост, но и место, за которое он был ответственен, теперь превратилось в объект третьестепенной важности. Будто Базанова определили в наряд сторожить складское помещение со списанными портянками, да и те давно растащили на ветошь.

– Раз так, то спасибо за приглашение. Я у тебя погощу с недельку, а там поглядим, – благоразумно решил Базанов, до срока, обозначенного условиями письма, оставалось ровно семь дней, – но и ты слово дай. Если я тебе окажусь помехой, так вокруг да около не ходи, гони меня в шею. А за автомобиль не беспокойся, на службу я эту неделю ходить не стану. У меня больничный, и я передохнуть хочу.

– Вот и отдыхай. А гнать тебя в шею – с чего бы это? Если дело дойдет когда до женского пола, так у меня дача за городом имеется. Или позабыл? – Но все же одно условие Придыхайло поставил: – Только с Дизраэли, чур, гуляю я. Хоть бы по утрам. А ты отсыпайся.

– Гуляй, на здоровье, раз есть охота, – согласился с ним Базанов.

Одно не очень приятное, но необходимое дело Андрею Николаевичу пришлось исполнить на следующий день, как он опять поселился у Придыхайло. Родители его давно, наверное, сошли с ума от беспокойства и обзвонили, тут и гадать нечего, все морги без исключения, Муха тоже не смог бы сообщить им ничего конкретного. Теперь, когда опасности для них и для Базанова больше не было, Андрей Николаевич немедленно дал о себе знать. Сперва по телефону.

Едва услышав его голос, мама заплакала в трубку и даже не заругалась, как бывало прежде, на его бесчувственность и бессердечность. А только причитала: «Сынок мой, сынок! Ты живой!»