СССР — Империя Добра - Сергей Кремлёв

Всё это полностью применимо и к многим «россиянским» интеллигентам — они нередко оплёвывают свою Родину и её прошлое просто из любви к искусству — не высокому Искусству, а мелкому искусству жить в постоянной духовной пакости.

Впрочем, я не буду, конечно, отрицать, что бывают и такие, которые продаются. Вот только вряд ли кто-то из них может рассчитывать на хорошо оплачиваемые должности в редакции журнала «Ридерс дайджест». Более чем на «Огонёк» им не потянуть.

Что же до типичного поведения интеллигента, то нередкая психологическая загадочность его характерна не только для наших времён. Русский интеллигент всегда твёрдо знал, что его генеральная линия — путаться в трёх соснах и при этом вести за собой как можно больше других своих сограждан.

Так, поэт Максимилиан Волошин 17 мая 1920 года выступил в Коктебеле перед своими гостями с поэтическим циклом о России, а предварил чтение стихов вступительной лекцией. Из её объёмного текста я представлю на суд читателя небольшой, но любопытный отрывок.

Волошин говорил тогда:

«Один убеждён в том, что он должен каждый день обедать, и настаивает на одинаковых правах в этой области, другой убеждён в своём праве иметь дом, капитал и много земли, но распространяет подобное право на немногих ему подобных, третий хочет, чтобы все были чернорабочими, но имели бы время заниматься умственным трудом в свободное время. Может быть, все эти разнородные хотения, возведённые в чин убеждений, и утряслись бы как-нибудь (угу! — С. К.) с течением времени, но политические борцы в пылу борьбы слишком легко рассекают вопросы на „да“ и „нет“ и, обращаясь к мимо идущему, восклицают: „Или с нами, или против нас!“, совершенно не считаясь с тем, что этот встречный может быть ни за тех, ни за других, а иногда и за тех, и за других, и что по совести его нельзя упрекать ни в том, ни в том…

Поэту и мыслителю совершенно нечего делать среди беспорядочных столкновений хотений и мнений, называемых политикой».

Читая это, я глазам своим не поверил! Как! Ставить на одну доску того, кто считает, что каждый должен иметь право обедать каждый день, и того, кто высокомерно отвергает это право для всех во имя права кучки на барские поместья и прочее? И называть «хотение» справедливости «беспорядочным»?

Стоит ли после этого удивляться, что в горячую пору Гражданской войны подобных «мыслителей и поэтов», подвернувшихся под горячую руку, порой ставили к стенке?

Маяковский думал и писал иначе:

Я — ассенизатор и водовоз,Революцией мобилизованный и призванный,Ушёл на фронт из барских садоводствПоэзии — бабы капризной…

И ещё так:

…Словесной не место кляузе!Тише, ораторы!Ваше        слово,товарищ маузер!

Однако так думал и оценивал ситуацию не только «агитатор, горлан и главарь» Маяковский. Ниже я приведу мысли другого современника эпохи, а читатель пусть попробует угадать, кто мог так мыслить ещё в дооктябрьской России:

«Мама, ты прислала мне очень милые „кадетские“ стишки, <…> но меня ужасно беспокоит всё кадетское и многое еврейское, беспокоит благополучием, неуменьем и нежеланьем радикально перестроить строй души и головы… Я нисколько не удивлюсь, если (хотя и не очень скоро) народ, умный, спокойный, понимающий то, чего интеллигенции не понять (а именно — с социалистической психологией, совершенно, диаметрально другой), начнёт <…> спокойно и величаво вешать и грабить интеллигентов (для водворения порядка, для того, чтобы очистить от мусора мозг страны)…

<…>

Если мозг страны будет продолжать питаться всё теми же ирониями, рабскими страхами, рабским опытом усталых наций, то он перестанет быть мозгом, и его вышвырнут — скоро, жестоко и величаво, как делается всё, что действительно делается теперь. Какое мы имеем право бояться своего великого, умного и доброго народа? А могли бы своим опытом, купленным кровью детей, поделиться с этими детьми.

Господь с тобой, милая.

Это строки из писем… Александра Блока матери от 19 и 21 июня 1917 года. И они свидетельствуют сами за себя.

9 января 1918 года, через три месяца после Октября, Блок пишет блестящую статью «Интеллигенция и революция», которая была опубликована 19 января в газете «Знамя труда». Статья начиналась так:

«„Россия гибнет“, „России больше нет“, „вечная память России“, — слышу я вокруг себя.

Но передо мной Россия: та, которую видели в устрашающих и пророческих снах наши великие писатели; тот Петербург, который видел Достоевский; та Россия, которую Гоголь назвал несущейся тройкой.

Россия — буря. Демократия приходит „опоясанная бурей“, говорит Карлейль.

России суждено пережить муки, унижения, разделения; но она выйдет из этих унижений новой и — по-новому — великой».

Заметим, что сейчас тоже приходится читать и слышать нечто подобное тому, что обличал Блок. И это само по себе небезынтересно и должно наводить на размышления. С другой стороны, как тогда, так и сейчас пути выхода к новой, великой России «расейские» интеллигенты предлагают, как правило, не то чтобы неверные, но — попросту идиотские, договариваясь даже до идеи монархии. А ведь и тогда, и сейчас верным мог и может быть лишь один путь — путь социализма на базе развитых обратных связей между Властью и народом.

Вернёмся, однако, к статье Блока — в ней содержится немало мыслей, неудобных как для тогдашних, так и нынешних «интеллектуалов»:

«Почему дырявят древний собор? — Потому что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и торговал водкой. Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? — Потому что там насиловали и пороли девок: не у того барина, так у соседа.

Почему валят столетние парки? — Потому что сто лет под их развесистыми липами и клёнами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему — мошной, а дураку — образованностью.

Всё так.

Я знаю, что говорю…»

Блок действительно знал, что говорил, не только потому, что был глубоким мыслителем, а не просто поэтом. Блок сам происходил из помещичьей среды и хорошо знал её. Среди его предков не было садистов типа Салтычихи, но это ничего не меняло по существу — Блок недаром написал: «…не у того барина, так у соседа».

И прибавлял:

«Мы — звенья одной цепи. Или на нас не лежат грехи отцов?»

Потому Блок, выдающийся мастер культуры, с любой точки зрения имел моральное право писать:

«Что же вы думали? Что революция — идиллия? Что творчество ничего не разрушает на своём пути? Что народ — паинька? Что сотни обыкновенных жуликов, провокаторов, черносотенцев, людей, любящих погреть руки, не постараются ухватить то, что плохо лежит? И, наконец, что так „бескровно“ и „безболезненно“ и разрешится вековая распря между „чёрной“ и „белой“ костью, между „образованными“ и „необразованными“, между интеллигенцией и народом?

Русской интеллигенции — точно медведь на ухо наступил: мелкие страхи, мелкие словечки. Не стыдно ли издеваться над безграмотностью каких-нибудь объявлений или писем, которые писаны доброй, но неуклюжей рукой? Не стыдно ли гордо отмалчиваться на „дурацкие“ вопросы? Не стыдно ли прекрасное слово „товарищ“ произносить в кавычках?

Это — всякий лавочник умеет. Этим можно только озлобить человека и разбудить в нём зверя…»

Это были мысли великого гуманиста, гуманиста в точном, первоначальном смысле этого затасканного уже к началу XX века слова, то есть человека, борющегося за человеческое в людях. В статье «Что сейчас делать?» от 13 мая 1918 года Блок заявлял:

«…Художнику надлежит пылать гневом против всего, что пытается гальванизировать труп (старой России. — С. К.). Для того, чтобы этот гнев не вырождался в злобу, <…> ему надлежит хранить огонь знания о величии эпохи, которой никакая низкая злоба не достойна. Одно из лучших средств к этому — не забывать о социальном неравенстве… Знание о социальном неравенстве есть знание высокое, холодное и гневное…»

Я обращаю внимание читателя на почти полное системное тождество формулы Блока: «знание высокое, холодное и гневное» и формулы Дзержинского: «Холодный ум, горячее сердце и чистые руки». «Холодное знание» — это синоним «холодного ума». «Гневное знание» — синоним «горячего сердца». А «высокое знание» невозможно без отказа от шкурного себялюбия, синонимичного «чистым рукам».

Так случайной ли была Великая Октябрьская социалистическая революция, если лучшие умы русской художественной культуры оценивали эпоху так же, как и наиболее выдающиеся революционеры России?