Каменная грудь - Анатолий Загорный

Смятение и ужас охватили печенегов. Под ногами горела земля, дым затруднял дыхание, отовсюду напирали, грозили мечами. Сам хакан не выдержал, бросился к Днепру. За ним устремилась девушка в удобных для верховой езды шароварах печенежского покроя, с медной гривной на шее. Горькой полынной горечью налилось сердце Любавы. Перед нею качнулся красный щит, блеснул тяжелый меч, рассек ей висок и медную хитро закрученную гривну.

– Тьфу ты, пропади совсем! – выругался всадник. – Да это баба! В портках! Хоть бы не приметил никто, засмеют ведь, облаются опосля, срам!

Это был Идар. Он поскакал к берегу.

Летел из-под копыт лежалый навоз, отовсюду валил дурной запах распаренных лошадей. Вся поверхность Днепра покрылась плывущими.

Затрубили отбой.

– Оставьте их на семя, на семя! – кричал Святослав увлекшимся дружинникам и хохотал, довольный.

Достигнув левого берега и соединившись с переправившимися ранее, кочевники подались в глубь диких степей – жалкая горсть огромного прежде полчища. Надолго поглотили их высокие усохшие ковыли.

Великий князь приподнялся в стременах, орлиное жесткое перо на шлеме жужжало под ветром.

– Братья! – обратился Святослав к дружинам. – Степняки разбиты! Они теперь надолго запомнят, каково приходить на русскую землю. И пусть же, братья, всем супостатам, пришедшим на нашу землю, грозит эта участь! Примерное наказание и срам ожидает их, с какой бы стороны они ни пришли, чем бы ни были вооружены, и сколько бы их ни было. Да здравствует в веках великая Русь!

Дружины выходили на открытую дорогу, ведущую в Киев.

ПРАЗДНИЧНЫЙ ДЕНЬ

Подул резкий, пронизывающий ветер. Закружились над Русской землей снежинки, небо заволокло непроницаемой серой пеленой, на которой трепетал запоздалый журавлиный косяк. От зябкой поверхности реки тяжелыми клубами валил пар. В дебрях и пущах, сильно поредевших за ночь, все еще пряталось лето. Кугикали и верещали пичужки, копошась в удержавшейся на деревьях желтой листве, припадал к земле папоротник. Обнюхивая прибитые морозом цветы, пробиралась лиса-огневка, олень бил копытом ледок, покрывший студенец хрупкою коркой, в трухлявом дупле прятался сокол, замерзали в бортях дикие пчелы. Тополя, обтрепанные метелки, подметали небо.

Долго шел дед Шуба в стольный град Киев. Хотел повидать своего внука Доброгаста и передать ему семена заветной, никому еще не известной травы. Стоило выпить настой этой травы, и нипочем были воину ядовитые стрелы. Шуба был счастлив. И то ведь – сколько земли обшарил в степи за Гнилыми водами, чуть ли не каждую былинку на зуб перепробовал – не находил. Помог ему большой звероподобный пес, стороживший боярскую усадьбу. Он лежал в холодке за овином, высунув язык, и смотрел на Шубу злыми желтыми глазами. Шуба бросил собаке горбушку хлеба, в которую прежде воткнул печенежскую стрелу… Потом, бледный от страха, поспешил в степь, туда, где каталась в траве собака. До ночи, ползая на четвереньках, искал надкушенные былинки… И нашел. С тех пор прошло много времени. Рыскали кругом, как злые волки, печенеги, разоряли села, метали отравленные стрелы. Нельзя было добраться до Киева.

Долго шел Шуба, продирался сквозь кусты и глотал дорожную пыль. Силы оставили. Тогда он присел на бугорок, отложил в сторону посох, помолился на восход, заплакал, сам не зная почему, просто щемила сердце несознаваемая обида, и лег… вытянулся. Развернул ветер грязную тряпицу, сдул серенькие, невзрачные семена, понес их дальше, к берегу великой реки. Шуба не двигался, только шевелился пух на его голове. Умер старый…

А за Днепром шумел город.

– День добрый, – приветствовали друг друга кияне, – добрый день! Счастливый день! Замечательный день! Ликуйте, люди! Конец несчастьям! Конец грабежам печенегов, самоуправству бояр! Конец лихолетью!

– Идет, идет! Возвращается Герой! Покоритель печенегов, гроза Царьграда! Ныне будет здесь великий князь Святослав! Идет наше славное воинство.

Киев напоминал покои новобрачных – чисто, весело, здоровый осенний дух опавшей листвы. Улицы поскребли, всякую дрянь – щепу, падаль, раскисший навоз – свалили в канавы, притрусили сухим хворостом. Избы украсили пахучими еловыми ветками. По Боричеву взвозу, вплоть до Кузнецких ворот, расстелили ковры и зеленые, крашенные коноплей, половики. На Самвате заговорили под ветром алые с черными трезубцами стяги Киевской державы.

В самой гуще народа, в разноцветной праздничной сумятице женских нарядов, повойников, рваных тулупов, начищенных панцирей и вышитых юбок были и четверо храбров.

– Зима идет с метелями! Лист на дереве держится: холодно будет нам, – кричал подвыпивший Волчий хвост. – Что нас согреет?

– Чарка стоялого меда! – отвечали из толпы.

– Коли не такая вот лапушка-разлапушка, – расставил руки Тороп, пытаясь обнять сзади полногрудую женщину.

– Вот тебе, бесстыжий… не цапайся! – женщина так хватила храбра кулаком по голове, что тот едва не грохнулся наземь.

– Ого, бой-баба, – восхищенно воскликнул Тороп, – гляди ты, шелом помяла.

– Вот те и согрела! – засмеялись в толпе.

Проплыла шумная ватага гуляющих оружейников, за ними, пьяно веселясь, шла братчина бондарей, притопывала, пританцовывала. Пускались в пляс молодые бондарчуки, семенили около них старики, покрывая звяканьем подковок дудки-свистелки.

– Расступись, народ, раздайся, земля! Русская душа гулять пошла!

Распахивались вороты рубах, подбирались подолы юбок, колесом вертелись в глазах дома, деревья, людские толпы, галочьи стаи в сером небе… Гиканье, свист, громкие звуки дудок – все танцевало. Только снежинки медленно кружились в своем размеренном, ни от кого не зависящем танце.

– Вот что согреет меня! – пошел вприсядку Буслай, выбрасывая ноги до головы.

– Эй, господа развеселые, сюда! Сходитесь в кружок, подуйте в рожок, вприсядку: раз и два, раз и два! Жить всегда бы вам праздно, есть пироги бы с капустой! Хорошие вы! Милые вы! Шибче, шибче о землю ногами, сыпь по камешкам, честной народ! Катись калачами кручеными!

Потрясали длинными рукавами скоморошки, бросали прибаутки:

Ничего не надо боле —Жить на воле,А не в холе.

– Рыбам – вода, птицам – воздух, а человеку – земля!

– Братцы, никто не видел Доброгаста? – расспрашивал всех Улеб.

– Как же, видел его только что на Щекавице у могилы князя Олега, – ответил ряженый (платье из рогожи, ожерелье из гороха). – Он стоит там и смотрит из-под ладошки, когда Святослав появится на дорожке.

– Да нет же, не путай, – оборвал его мужик в медвежьей вывороченной наизнанку шубе, – я его на Подоле видел, – большую избу ставит. Навеки с нами он.