Избранные произведения - Жуакин Машадо де Ассиз

— Вчера произошел интересный случай. Когда я сказал превосходнейшей своей госпоже, что бог даровал ей не сына, а ангела небесного, доктор растрогался и, чтобы сдержать слезы, отпустил насмешливую шутку по моему адресу. Донья Глория, разумеется, всплакнула украдкой. На то она и мать! Какое любвеобильнейшее сердце!

— Но, сеньор Жозе Диас, скоро ли я уеду отсюда?

— Предоставь это мне. Я сам мечтаю о путешествии в Европу — но оно может осуществиться через год или через два, в тысяча восемьсот пятьдесят девятом или в тысяча восемьсот шестидесятом году…

— Так поздно?

— Конечно, неплохо уехать пораньше, но дай срок. Имей терпение, учись, ты ведь ничего не потеряешь, научившись здесь чему-нибудь; к тому же, если ты и не станешь священником, жизнь в семинарии принесет тебе пользу; лучше войти в мир, будучи помазанным священным елеем теологии.

При этих словах — помню ясно, словно дело происходило вчера, — глаза Жозе Диаса так засверкали, что я испугался. Упиваясь своим красноречием, он опустил голову и некоторое время стоял неподвижно, затем уставился на стену, окружавшую дворик; с трудом оторвав взор от стены, он осмотрелся. Приживал уподобился Гомеровой корове, которая ходила и мычала вокруг новорожденного теленка. Я не успел осведомиться о причине его странного поведения: к нам приближались два преподавателя, гулявшие по двору. Жозе Диас почтительно поздоровался с ними и спросил о моих успехах.

— Трудно пока ручаться, — сказал преподаватель теологии, — но, по-видимому, он будет на хорошем счету.

— Именно об этом я и твердил ему сейчас, — заметил Жозе Диас. — Я надеюсь услышать его первую мессу; но даже если Бенто и не станет священником, лучше всего ему учиться у вас. Пусть отправится в жизненный путь, — добавил он, отчеканивая каждое слово, — помазанный священным елеем теологии…

На сей раз глаза приживала не сверкали. Он весь был внимание и вопрос; более того, открытая дружеская улыбка тронула его губы. Преподавателю теологии понравилась метафора, он сказал об этом приживалу. Тот поблагодарил и добавил, что ему часто приходят в голову разные идеи, хотя он не писатель и не оратор. А мне разговор не понравился; как только преподаватели отошли, я покачал головой.

— Знать не желаю никакого священного елея теологии; я хочу поскорее выйти отсюда, сейчас же…

— Сейчас, мой друг, это невозможно, но, может статься, ты покинешь семинарию гораздо раньше, чем мы предполагаем. Кто знает, вдруг даже в нынешнем — пятьдесят восьмом году? У меня готов план, я обдумываю, какими словами изложить его донье Глории, — надеюсь, удастся уговорить ее отправиться с нами.

— Сомневаюсь, чтобы мама решилась на это.

— Посмотрим. Мать способна на все; но с ней или без нее, мы обязательно поедем, я приложу все усилия. Запасись терпением. И старайся не вызывать упреков или нареканий; будь уступчивее и не выказывай недовольства. Ты слышал похвалу преподавателя? Значит, до сих пор ты вел себя хорошо. Продолжай в том же духе.

— Но до тысяча восемьсот пятьдесят девятого или тысяча восемьсот шестидесятого года очень долго ждать.

— Попытаемся осуществить наш план в этом году, — ответил Жозе Диас.

— Через три месяца?

— Или через шесть.

— Нет, через три.

— Пусть так. У меня есть еще один план, он, пожалуй, удачнее всякого другого: помимо отсутствия призвания, надо ссылаться и на необходимость переменить климат. Почему ты не кашляешь?

— Как не кашляю?

— Советую тебе кашлять понемногу, сухим кашлем, и жаловаться на плохой аппетит; а я подготовлю тем временем превосходнейшую сеньору… О! Все это для ее же пользы. Раз сын не имеет призвания служить церкви, то самый верный способ исполнить волю божию — посвятить его другому занятию. Добрый человек и в миру угоден богу.

Снова Жозе Диас обратился в корову Гомера, ибо новый его афоризм: «Добрый человек и в миру угоден богу» — несомненно был сродни «священному елею теологии». Но я помешал ему восхищаться собственным остроумием, воскликнув:

— Понимаю! Делать вид, будто я болен, для того, чтобы скорее отправиться за море, да?

Жозе Диас поколебался немного и затем объяснил:

— Не то чтобы делать вид… ведь, откровенно говоря, Бентиньо, с некоторых пор меня очень тревожат твои легкие, у тебя слабая грудь. В детстве ты перенес бронхит и лихорадку… Все прошло бесследно, но иногда ты плохо выглядишь. Конечно, ты еще не заболел, но болезнь развивается быстро. Дом стоит, стоит, да и рухнет. Поэтому надо уговорить нашу святую сеньору поехать с нами — и поторопить ее. Правдоподобный кашель, по-моему, не помешает… когда-нибудь ты будешь кашлять по-настоящему, так почему бы не предвосхитить… Подожди, советую тебе.

— Но я не желаю отправляться в Европу сразу после выхода из семинарии. Отложим отъезд на год. Вы сами говорили, что лучшие месяцы — апрель и май!.. Давайте поедем в мае. Прежде всего я хочу оставить семинарию, а через два месяца…

Тут слова начали застревать у меня в горле; я быстро повернулся и спросил Жозе Диаса в упор:

— Как поживает Капиту?

Глава LXII

УЛОВКА, ДОСТОЙНАЯ ЯГО

Я поступил неосторожно, задав такой вопрос. Ведь он был равносилен признанию, что единственной причиной моего отвращения к семинарии являлась Капиту и что путешествие наше вряд ли состоится. Я поздно это понял и не успел исправить ошибку: Жозе Диас не дал мне опомниться.

— Капиту весела, как и раньше. Глупышка резвится, пока не поймает кавалера, который на ней женится…

Наверное, я побледнел: во всяком случае, дрожь пробежала по моему телу. Известие, что она веселится, в то время как я плачу ночи напролет, произвело на меня ужасное впечатление. Я и сейчас еще слышу, как бешено забилось мое сердце. Здесь есть некоторая доля преувеличения; но вся наша речь состоит из преувеличений и преуменьшений, дополняющих друг друга. А так как я имел в виду не слух, а память, то утверждение мое вполне соответствует истине. Не забывайте, то была первая любовь. Я чуть не спросил Жозе Диаса, почему так весела Капиту, чем она занимается, сам ли он видел, как она смеется, поет и веселится, но вовремя удержался. К тому же другая мысль…

Другая мысль, нет, чувство жестокое и неведомое дотоле, — самая настоящая ревность завладела мной, дорогой читатель. Она ужалила меня, когда я повторил про себя слова Жозе Диаса: «Пока не поймает кавалера». Поистине я никогда не думал о возможности такого бедствия и не отделял себя в мечтах от Капиту. Мысль о появлении какого-то соперника не приходила мне в голову; в самом деле, на одной улице с моей подругой жили кавалеры различных лет и наружности, которые любили прогуливаться по вечерам. Некоторые из них поглядывали на Капиту, но я чувствовал себя столь неотделимым от нее, что мне казалось, будто все они смотрят и на меня, отдавая дань восхищению и зависти. Теперь, когда расстояние и судьба разделили нас, зло казалось не только возможным, но и неизбежным. Веселость Капиту подтверждала мои подозрения; раз она весела, значит, она уже влюбилась в другого и не сводит с него глаз, когда он проходит по улице, а по вечерам разговаривает с ним через окно, обменивается цветами и…

И… чем? Ты знаешь, читатель, чем еще обмениваются молодые люди; если ты не догадываешься, не стоит дочитывать книгу, ты все равно ничего не поймешь, хоть бы я написал все черным по белому. Но если ты догадался, тебе не трудно понять, почему я вздрогнул и возымел желание броситься к воротам, спуститься по склону, помчаться к дому Падуа и потребовать у Капиту признания, сколько поцелуев подарила она новому знакомому. Но я остался на месте. Мои грезы наяву не отличались такой логичностью, как рассказ о них. Они были неожиданны, внезапны, отрывочны, штрихи наносились и стирались, словно на плохом незаконченном рисунке; наконец все смешалось в вихре, ослепившем меня. Когда я опомнился, Жозе Диас заканчивал фразу, начала которой я, разумеется, не слышал, а конца не понял: «…расскажет о себе». Кто и зачем расскажет? Я подумал, естественно, что он продолжает говорить о Капиту, и собрался было расспросить его поподробнее, но и это мое желание умерло, не успев родиться. Я ограничился вопросом, когда я смогу повидаться с матерью.

— Я соскучился о маме. Можно навестить ее на этой неделе?

— В субботу, пожалуйста.

— В субботу? Ах да! Попросите маму, пусть пришлет за мной в субботу! В субботу! В ближайшую субботу, конечно? Пусть обязательно пришлет за мной.

Глава LXIII

ПРЕРВАННЫЙ СОН

С нетерпением ожидал я субботы. А пока сны не давали мне покоя. Однако не буду приводить их здесь, дабы не удлинять повествования. Один сон я все-таки вкратце расскажу, точнее даже два: второй вытекал из первого, если не был его продолжением. Слова мои довольно туманны, уважаемая читательница, но всему виной ваш пол, смущавший покой бедняги семинариста. Не будь на свете женщин, вместо этой книги я вел бы приходские записи, если бы стал священником, писал архипастырские послания, если бы сделался епископом, или энциклики[89], если бы исполнил пожелание дяди Косме: «Иди, мальчик, и возвращайся с папской тиарой!» Ах, почему не последовал я его совету? Ведь любой поворот судьбы возможен в наш век, и пример тому — Наполеон.