Евгений Онегин (с комментариями Ю. М. Лотмана) - Александр Сергеевич Пушкин

XII, 10 — Фобласа давний ученик… — Фоблас — герой романа Луве-де-Кувре (1760–1797) «Похождения кавалера Фобласа». Нарицательное имя женского соблазнителя. Об отношении П к Луве-де-Кувре см.: Вольперт Л. И. «Фоблас» Луве де Кувре в творчестве Пушкина. — В кн.: Проблемы пушкиноведения. Л., 1975, с. 87–119.

XIII–XIV — П опустил эти две строфы, заменив их тремя строками точек. В черновом автографе значится:

XIII

Как он умел вдовы смиренной

Привлечь благочестивый взор

И с нею скромный и смятенный

Начать краснея <разговор>

Пленять неопытностью нежной

и верностью надежной

[Любви] которой [в мире] нет

И пылкостью невинных лет

Как он умел с любою дамой

О платонизме рассуждать

[И в куклы с дурочкой играть]

И вдруг нежданой эпиграмой

Ее смутить и наконец

Сорвать торжественный венец.

XIV

Так резвый баловень служанки

Анбара страж усатый кот

За мышью крадется с лежанки

Протянется, идет, идет

Полузажмурясь, [подступает]

Свернется в ком хвостом играет

Расширит когти хитрых лап

И вдруг бедняжку цап-царап

Так хищный волк томясь от глада

Выходит из глуши лесов

И рыщет близ беспечных псов

Вокруг неопытного стада

Все спит — и вдруг свирепый вор

Ягненка мчит в дремучий бор

(VI, 224–226)

Образ кота как изображение хитрого волокиты находит близкое соответствие в «Орлеанской девственнице» Вольтера:

Осведомленнее был наш Монроз.

Он очень ловко расспросил прислугу.

Где спит Агнесса, где ее покой,

Все осторожным взглядом замечая,

Как кошка, что идет, подстерегая

Застенчивую мышку, чуть ступая

Неслышною походкой воровской,

Глазами блещет, коготки готовит

И, жертву увидав, мгновенно ловит…

(Вольтер. Орлеанская девственница.

Пер. под ред. М. Л. Лозинского.

М., 1971, с. 156).

Эпизод этот, выпав из ЕО, попал в «Графа Нулина». О том, что поэма Вольтера была в поле зрения П в момент его работы над первой главой, свидетельствует не только этот отрывок. Заметные переклички имеются между предисловием к первой главе ЕО и предисловием отца Апулея Ризория Бенедиктинца, под маской которого Вольтер издал свое предисловие к поэме. Перекликается не только образ условного издателя — лица постороннего по отношению к автору поэмы, но и более конкретные детали — ироническое утверждение: «Особенно нас утешает, что в нашей «Девственнице» найдется гораздо меньше дерзостей и вольностей, чем у всех великих итальянцев, писавших в этом роде» (там же, с. 30) и: «…да будет нам позволено обратить внимание поч<теннейшей> пуб<лики> и гг. журн<алистов> на достоинство, еще новое в сатирическом писателе: наблюдение строгой благопристойности в шуточном описании нравов. Ювенал, Петрон, Вольтер и Байрон — далеко не редко не сохранили должного уважения к читателям и к прекрасному полу» (VI, 528). В предисловии и примечаниях Вольтер именует себя «скромным автором» (там же, с. 32 и 243). П так же именовал себя в примечании (VI, 193).

Пропуск двух строф в окончательном тексте отмечал границу между частью, посвященной характеристике героя (строфы I–XII), и описанием его дня (XV–XXXVI). Характер Онегина в том виде, в каком он рисуется в первых двенадцати строфах, отмечен противоречием между чертами, позволяющими включить его в круг молодежи, испытавшей воздействие Союза Благоденствия, и свойствами, полностью несовместимыми с такой характеристикой. Онегин то приближается к идеалу «умного человека», то сливается с полярно противоположным ему типом «светского молодого человека». Колебание в этом типологическом поле создавало возможность переключения тона повествования то в сатирический, то в иронический, то в лирический план.

Выделение истории дня светского франта как особой сатирической темы (ср. сатирическое послание Я. Н. Толстого «К петербургскому жителю». — В сб.: Мое праздное время. СПб., 1821; параллели между стихотворением Я. Н. Толстого — приятеля П по «Зеленой лампе» — и строфами, посвященными дню Онегина, дают картину убедительных соответствий, см.: Бродский, с. 85–86) вполне закономерно в контексте общественных настроений 1820-х гг. Жизнь петербургского франта подчинялась общему закону дворянской культуры — стремлению к ритуализации быта, почти полностью исключавшей возможность индивидуального распорядка дня. В этом смысле жизнь франта приближалась к таким, казалось бы, далеким от нее и строго организованным формам, как быт офицера или течение «работ» в масонской ложе. Во всех этих случаях последовательность моментов (дня или заседания) строго устанавливалась и не подлежала индивидуальным вариациям. Поколение декабристов, выдвинув требования для человека активно формировать свое поведение и лично отвечать за поступки, резко воспротивилось ритуализации быта. «Деятельной праздности» светского ритуала противопоставлялось свободное уединение, кабинетная работа мысли. И парад, и масонская ложа стали восприниматься как тягостные и бессодержательные обряды. Мишенью сатирических стрел делается механическое однообразие раз навсегда заведенного светского ритуала, тема «потери времени».

XV, 1 — Бывало, он еще в постеле… — Распорядок дня франта сдвинут по отношению к средним нормам светского времяпрепровождения. День Онегина начинается позже обычного («проснется за-полдень»). Ср.:

«В высшем обществе день начинался довольно рано: в 10 часов вставали, обед происходил обыкновенно в 4–5 часов» (Северцев Г. Т. Петербург в XIX веке. — «Историч. вестник», 1903, май, с. 621). См. с. 73–79.

5 — Там будет бал, там детский праздник. — Детский праздник — бал для подростков. «Дамами» на детских праздниках были 13-16-летние барышни, приезжавшие в сопровождении матерей. Однако возраст «кавалеров» мог быть самый разнообразный. Ср. описание «детского праздника» у Иогеля в «Войне и мире» (т. II, ч. 1, гл. 12). Детские праздники начинались и оканчивались раньше обычных балов, так что молодой человек мог успеть еще заехать с детского праздника в театр, а затем поехать на бал.

10 — Надев широкий б о л и в а р… — Курсив и фамильярно-метонимическая замена шляпы именем прославившего ее политического деятеля указывают на сознательное использование П жаргонизма из диалекта франтов. Боливар Симон (1783–1830) — вождь национально-освободительного движения в Латинской Америке, кумир европейских либералов 1820-х гг. Судя по иконографическим материалам, П носил шляпу à la Bolivar. Ср. в романе В. Гюго «Отверженные»: «Это происходило во времена борьбы южноамериканских республик с испанской короной, борьбы Боливара с Морильо. Шляпы с узкими полями составляли принадлежность роялистов и назывались «морильо», либералы облюбовали шляпы с широкими полями, носившие название «боливаров» (ч. I, книга V, глава XII).

11 — Онегин едет на бульвар… — Бульвар (см. с. 79) — Невский проспект в Петербурге до весны