Отпадение Малороссии от Польши. Том 1 - Пантелеймон Кулиш

А между тем над Польшей висела туча, требовавшая нового громоотвода. Коронные гетманы получили известие, что Остряница, после бегства с поля битвы, ушел за московский рубеж в сопровождении многих тысяч народа, из которых одни последовали за ним с испуга добровольно, а другие были угнаны силою. Знали также коронные гетманы, что и после Кумейского погрома, и после осадного сиденья на устье Старца, пограничные города московские, Рыльск, Севск, Путивль, и белогородские степные поселки были переполнены украинскими казаками. Они были убеждены, что виною казацких бунтов — соседство благоприятствующей казакам державы: «ибо не украдет вор, когда негде спрятать, и не станет бунтовать мятежник, когда ему негде укрыться от преследования», писал Потоцкий к Конецпольскому, и настаивал, чтоб он повторил свои просьбы царю о выдаче Остряницы и других зачинщиков бунта, бежавших в московские земли.

К сожалению, бумаги Посольского Приказа, относящиеся к этому предмету, утрачены; но мы знаем, что никто из казаков, наводнивших московскую Северщину и Белогородчину, не был выдан полякам; и, по всей вероятности, в Москве смотрели не без удовольствия на казако-панские усобицы, вспоминая недавние вторжения панов и казаков совместно в Московское царство. Как бы то ни было, но коронные гетманы с беспокойством поглядывали на северо-восток, откуда, по их справедливому опасению, новые бунтовщики могли получить сильную помощь.

Таково было положение дел, когда казацкие уполномоченные (в числе которых находился и будущий Герострат Польской Руси, Богдан Хмельницкий) явились к королю и сенату с выражением раскаяния Запорожского войска в бунтах и с просьбою о помиловании. Надеясь на ходатайство Потоцкого, они изъявляли полную готовность подчиниться ограничению казацких вольностей, какое угодно будет сделать его королевской милости и Речи Посполитой.

Как письмо к королю, так и инструкция, данная казаками своим послам, были надиктованы, очевидно, Потоцким. Но королевский ответ последовал не тотчас. Паны давали казакам остыть, разделиться пореже на казаков старинных и новых, на зимовчаков и бесхатников, на рыцарей по наследству и окозаченных мещан, хлеборобов, чабанов. Давали паны и шляхетской стороне оправиться после опустошений и потерь, пополнить свои надворные дружины, упрочить оборону своих замков. Давали они время и жолнерам угнездиться в таких опасных седалищах мятежей, как Роменщина, Хорольщина, Лубенщина, Полтавщина, чтобы, в случае новой попытки к бунту, остановить завзятых и зимним временем, самым неудобным для казацкой стратегии, и перевесом умеренной, сравнительно миролюбивой части казаков, и готовностью шляхты оборонять свои имения в самом недре казатчины, и пресечением путей к побегу панских подданных в казацкие купы.

Прошло около четырех месяцев. Наступил конец ноября. Тогда только было оповещено казакам, чтоб они собрались на Масловом Ставу (между Каневом и Богуславом), над рекой Росью, для выслушания королевского решения.

Занимая до времени собственною особою место запорожского гетмана, Николай Потоцкий послал предварительно к казакам своего наместника, Станислава Потоцкого, для наблюдения за порядком. Он опасался, чтобы во время кочеванья у Маслова Става не возникло между казацкими полковниками соперничества, и не повело все войско к бунту.

Станислав Потоцкий был принят в казацком таборе почтительно. Ему, без замедления и отговорок, было предоставлено начальство над всеми полками и над арматою. Он учредил собственные варты (караулы) и принял меры к удержанию войска в порядке, покамест соберутся недостающие полки, и сотни.

Полевой коронный гетман стоял между тем в Белой Церкви с охранительными своими хоругвями и членами Маслоставской коммиссии. Осведомясь наконец, что все обстоит благополучно, он выступил в Рокитну, а оттуда на ночлег в Микитинки.

Казаки двинулись к нему навстречу и, пройдя добрых две мили, увидели в чистом поле коронные хоругви, на челе которых, вокруг полевого гетмана, стояли знатные паны, явившиеся на коммиссию с своими надворными ротами. В стройном порядке приблизились казаки с табором своим и арматою, как обыкновенно хаживали в битву, и остановились в нескольких выстрелах из лука от панского войска, выстроенного также в боевой порядок. Тогда старшина, в сопровождении почетного конвоя товарищей реестровиков, отделилась от казацкого войска, и, под предводительством Станислава Потоцкого, подъехала к полевому коронному гетману. После взаимных приветствий, коронный гетман велел представителям Запорожского войска спешиться и сойтись в коло на средине пространства между двух войск.

Члены коммиссии, войдя в рыцарский казацкий круг, говорили собранию о казни, постигшей Скидана, Путивильца и других зачинщиков бунта, и о врожденной доброте его королевской милости, по которой даровано казакам прощение, по предстательству обоих коронных гетманов.

«Хотя и подвергся гневу его королевской милости» (прибавил Николай Потоцкий) «за то, что поступил с вами слишком милостиво, но перенес я этот гнев с радостью, имея в виду, что не лилась и не льется больше христианская кровь, а тем паче, что казаки, в знак своего раскаяния, присягнули подчиниться вполне королевской воле. Теперь-то (заключил он) предстоит вам подтвердить самым делом вашу присягу, приняв порядок, какой его королевской милости угодно будет даровать вам, в избежание кровопролития на будущее время».

После того был прочитан акт коммиссии; а потом заготовленный Николаем Потоцким совместно с митрополитом Петром Могилою проповедник произнес казакам увещание, опираясь на евангельские слова.

Казаки слушали проповедь с тяжелыми вздохами, и было от чего вздыхать им. Король и паны его рады отнимали у казаков все их самоуправление, все знаки их войскового достоинства и все земли, захваченные ими у шляхты. Казаки должны были отдать панам свою армату тут же среди рыцарского круга и положить к ногам коронного гетмана свои знаки, булавы и все войсковые клейноды. Никто не осмелился высказать негодования. Слышны были только вздохи и сожаления о безрассудстве, которое довело Запорожское войско до такого унижения.

Наконец было спрошено у казаков, желают ли они принять от короля и Речи Посполитой коммиссара, вместо гетмана, и полковников-шляхтичей, вместо тех, которые были избраны ими из среды себя?

Ответ был утвердительный, и коронный гетман объявил королевским коммиссаром по казацким делам пана Коморовского, которому тут же были переданы казацкие пушки и войсковые знаки, а полковниками назначил местных шляхтичей. Эти полковники избрали себе шесть полковых есаулов, в числе которых чигиринским есаулом сделан Роман Пешта, напоминающий своим именем прославившегося на Суле Пешту. Самим казакам было предоставлено избрать вольными голосами только сотников да сотенных атаманов, и по этому избранию, одним из Чигиринских сотников явился Богдан Хмельницкий, войсковой писарь Павлюковщины, сторонник панско-казацкой партии после падения Павлюка и казацкий посол к королю от смиренной каневской рады.

Войсковым есаулам назначено жалованье по 600 злотых, полковым есаулам — по 350, сотникам — по 200, а сотенным атаманам по 60.

Так как Трахтомиров был выжжен дотла во время войны, то резиденциею казацкому коммиссару назначен Корсунь, впредь до особого распоряжения.

От определения границ земли, на которой дозволялось казакам заводить свои поселки, Потоцкий уклонился, по причине разорения края обоими воевавшими войсками и невозможности добыть корму ни для лошадей, ни для людей во время объезда границ. Что касается казацких жалоб на захват имений, принадлежавших Трахтомировскому монастырю, то он объявил, что Лащ получил на эти имения королевскую привилегию, основанную на гайдуковом праве и на праве конфискации мятежнических имуществ.

Таким образом коронный полевой гетман искусными военными действиями и ловкою политикою упрочил за панами обладание Украиной еще на десять лет, не подозревая, какая разрушительная сила таится в наименовании всех их ляхами.

Перечитывая документы, относящиеся к мировой сделке на устье Старца, к Каневской раде и, наконец, к коммиссии на Масловом Ставу, мы напрасно искали в них имени казацкого вождя, затмившего своею гениальностью военную славу панских полководцев под Кумейками, на Суле у Жовнина и на кровавом устье Старца. Лишь только между казаками и панами пошло дело на мировую, имя необоримого Димитрия Томашевича Гуни исчезает в казако-панских транзакциях. Гуня — или сам отказался от предводительства, или был низложен чернецкою радою, осудившею на позорную кару заслуженного полковника Филоненка, — не известно. Знаем только, что он оставался в Украине, или за Порогами, до 1639 года, и тогда ушел за московский рубеж в сопровождении трехсот всадников. Об этом донес королю великий коронный гетман, говоря, что Гуня бежал в Московщину, «без всякой причины», хотя причина для нас очевидна.