ВРАТА ИМПЕРИИ. Сага вольных городов - Роберт Говард

Когда чудище схватило Гудрун, маленькие человечки с криком бросились врассыпную; прыгая через костры, они стремглав помчались к своим хижинам, но сейчас вернулись назад, скуля, как побитые собаки. Собравшись вокруг меня, вцепившись в меня еще дрожащими от страха руками, они что-то залепетали на своем языке, я же продолжал изрыгать проклятия, мучаясь от собственного бессилия и зная, что они хотят сказать мне нечто такое, чего я никак не могу понять.

Наконец они отвели меня обратно к огню. Самый старый человек племени принес кусок выделанной шкуры, глиняные горшочки с красками и палку. На шкуре он нарисовал крылатое существо, несущее белую женщину, — рисунок, конечно, был очень грубый, но смысл до меня дошел. Затем все показали на юг и что-то закричали. Я понял, что чудовище, похитившее Гудрун, и было той опасностью, о которой они меня предупреждали. До сих пор я подозревал, что ее унес один из огромных горных кондоров, но картинка, которую нарисовал старик, скорее напоминала крылатого человека, нежели что-либо другое.

Потом он медленно и старательно начал чертить, и я сразу догадался, что это карта. О да, даже в те далекие времена мы пользовались картами, хотя ни один современный человек был бы не в состоянии их разобрать, настолько отличались наши символы от нынешних.

Работа была трудоемкой — старик закончил уже за полночь. Я с трудом разобрал его каракули. Теперь все прояснилось. Если я проследую курсом, начертанным на карте, — то есть спущусь по длинной узкой долине, в которой находилась деревня, пройду по плато, одолею несколько неровных склонов и пересеку еще одну долину, — я выйду к месту, где скрывается существо, укравшее мою женщину. На этом месте старик нарисовал нечто похожее на уродливую хижину и сделал вокруг нее несколько странных пометок красной краской. Указав на рисунок и снова повернувшись ко мне, он покачал головой и издал громкий крик, означавший, по-видимому, на языке этих людей какую-то угрозу.

Они пытались убедить меня не ходить туда, но я, горя нетерпением, взял кусок шкуры и немного еды, которую они мне собрали (они были поистине странным народом для того века), схватил топор и отправился в безлунную темноту. Мое зрение было острым, как у дикой кошки, что современному человеку просто трудно представить, а чуял нужную дорогу я не хуже волка. Запечатлев в памяти карту один раз, я мог выбросить ее и безошибочно добраться до места, но я сложил ее и заткнул за пояс.

Звезды освещали мой путь. Я шел очень быстро, не обращая внимания на зверей, что рыскали вокруг в поисках добычи — будь то пещерный медведь или саблезубый тигр — временами я слышал, как шуршит гравий под лапами; однажды мельком заметил желтые глаза, свирепо горящие в темноте, и какую-то тень. Но я шел вперед, пребывая в таком отчаянии, что не уступил бы дорогу даже самому страшному зверю.

Я пересек долину, поднялся на горный хребет и вышел на широкое плато, изрытое оврагами и усыпанное булыжниками. Я прошел его и в темноте, перед самой зарей, начал спускаться по крутому склону. Он казался бесконечным, падая крутой наклонной плоскостью в кромешную темноту. Но я отважно скользил вперед, не останавливаясь даже для того, чтобы подвязаться кожаным канатом, висевшим у меня на плече. Доверившись судьбе и собственной сноровке, я надеялся спуститься, не сломав шею.

В тот самый момент, когда заря коснулась вершин нежным розовым сиянием, я оказался в широкой долине, окруженной огромными утесами. Она простиралась с востока на запад, а на юге утесы сходились друг с другом, придавая ей вид огромного веера.

Долину пересекала извилистая река. Деревья росли редко; вместо подлеска был ковер высокой травы, в это время года обычно довольно сухой. Вдоль реки росла сочная зелень и паслись волосатые мамонты — горы костей и мышц.

Я обошел их, сделав довольно большой крюк, так как с этими могучими исполинами вряд ли мог справиться в одиночку. Когда я приблизился, они наклонили вперед свои огромные головы и угрожающе подняли хоботы, но не напали. Я быстро побежал между деревьями к тому месту, где сходились утесы.

Солнце еще только окаймляло золотым пламенем восточные горы. Восхождение длиной в целую ночь никак не повлияло на мои железные мускулы. Я не чувствовал усталости — во мне горела неукротимая ярость. Я не знал, что скрывалось за утесами, а строить догадки не хотел. В моем мозгу находилось место только для дикого гнева и жажды убийства.

Утесы не составляли сплошную стену — меж ними было ущелье длиной в несколько сотен футов; по нему протекала река и густо росли деревья. Я прошел этот короткий путь и вышел к другой долине или, скорее, к части той же самой, которая снова расширялась за ущельем.

Утесы огибали долину с запада и востока широким овалом, который нигде не прерывался, если не считать проблеска чистого неба на юге, означавшего, что там было еще одно ущелье. Сама долина очень напоминала огромную бутылку с двумя горлышками: сверху и снизу.

В той части, где оказался я, на протяжении нескольких сотен ярдов густо росли деревья, но потом эти заросли резко сменялись полем красных цветов. А дальше, за цветочным полем, воздвиглось какое-то странное сооружение.

Теперь я должен рассказывать не только как Ханвульф, но и как Джеймс Аллисон. Дело в том, что Ханвульф лишь смутно воспринимал увиденное и ничего не мог описать. Он понятия не имел об архитектуре. Единственными сооружениями, которые знал Ханвульф и которые строились руками человека, были шатры из лошадиных шкур — их ставил его народ, — и грязные соломенные хижины тех смуглых людей и, конечно, других столь же первобытных племен.

Поэтому я, Ханвульф, могу только сказать, что видел перед собой огромное строение, но никак не мог понять, что это такое. Но я, Джеймс Аллисон, знаю, что это была башня, высотой футов в семьдесят, из необычного зеленого камня, в высшей степени изысканная и казавшаяся воздушной. Башня имела форму цилиндра, и, насколько я мог видеть, в ней не имелось ни дверей, ни окон. Основная часть здания была, вероятно, футов шестьдесят в высоту, а выше поднималась вторая башенка, намного меньше в обхвате, окруженная галереей с резным парапетом. Ее украшали две двери с затейливой резьбой и густо зарешеченные окна.

Вот и все. Ничто не свидетельствовало о том, что там кто-то жил. Ни единого признака жизни во всей долине. Но мне стало ясно, что это и было то самое строение, которое пытался нарисовать старик из горной деревни; я был уверен, что именно здесь найду Гудрун, если она еще жива.

Вдалеке, за башней, голубело озеро; в него впадала река, протекающая вдоль изгиба западной стены. Спрятавшись среди деревьев, я разглядывал башню и окружающее ее цветочное поле, которое превращалось в сплошные густые заросли цветов возле стен. На другом конце долины, близ озера, стояли деревья, но на самом цветочном поле не было ни одного деревца.