Люди на перепутье. Игра с огнем. Жизнь против смерти - Мария Пуйманова

Ружена пожала плечами — дескать, «а ну тебя!» — и стала снисходительнее: что, мол, с ней поделаешь, привязалась. Через несколько минут она сказала Елене:

— Ты небось голодна, я тебя знаю. Беги в трактир, я тебя не держу. Если только найдешь, где он. Тут черт ногу сломит.

Тут уж Елена поняла, что все будет в порядке. Только, конечно, ни за что не следует давать понять Ружене, что она, Елена, это понимает. Сперва, как мы уже сказали, Ружена молчала как убитая, потом опять разразилась горячей речью. Не переводя дыхания, она говорила, что все равно застрелится завтра на работе, она отлично знает, где у хозяина парикмахерской лежит браунинг, что она загубила в этой непогоде костюм и что теперь уже до смерти не взглянет ни на одного мужчину. Когда Елена, ободренная своим успехом, неосторожно усомнилась в последнем, Ружена страшно обиделась.

Однако Елена заметила, что теперь у нее появились кое-какие возможности воздействия на спутницу. Например, можно ругнуть Ружену. И когда та снова стала твердить, что не переживет этого, что все равно она должна умереть, Еленка, которой уже осточертело слушать, рассердилась:

— Дура ты, это из-за мужика-то? Да мне он нужен как прошлогодний снег.

Ружена смиренно проглотила это, позволила Елене идти с ней рядом, смягчилась и сказала, что она не плохая, а только несчастная, а потом вдруг заявила:

— Карел — единственный!

— Карелов хоть пруд пруди, — вставила Еленка. — Загляни только в телефонную книгу.

Ружена шагнула от нее:

— Не говорите об этом. Вы этого никогда не поймете.

И пошла налево к реке. Река была совсем мелкая, скорее ручей. Было мокро и почти темно.

Елена понимала, что с Руженой нельзя допустить только одного — разрядить мучительную тягость смехом. Ружена не признавала шуток, требовала абсолютно серьезного подхода к случившемуся и, надо отдать ей справедливость, добилась этого.

Девушки вошли в трактир, где хрипело радио и где в табачном дыму еще продолжалась праздничная гулянка. Окна были засижены мухами, перед трактиром виднелись лужицы навозной жижи, но радио в трактире играло, от него и в этой дыре не было спасения. Несколько мужчин, стоявших группой, искоса взглянули на промокших девушек и продолжали глазеть на коробейника, того самого, что сошел с поезда вместе с девушками. Он снял с плеч корзинку и разложил товар. Кто бы сказал, что в эту корзинку влезет столько добра! Старик раскладывал на двух столах: кувшинчики, вешалки для платья, стеклянные безделушки, стаканы с надписями, ожерелья, розовые зубные щетки, зеленые и красные дамские гребешки, игрушечные резиновые жучки, погремушки для детей, оранжевые пустышки, а также более солидный, мужской товар — шнурки, подтяжки и галстуки. Потом старик вынул еще терки, сита, ложки — целую карманную кухню. «Прямо универмаг «Яфеты», — заметил один из мужчин и отошел к своему столику. Ружена от души вздохнула: «А приятно заводить свое хозяйство», — и купила для матери шинковальный ножик, надо же привезти ей хоть что-нибудь из Ул. Девушки сели на скамейку, сушились и советовались.

— Знаешь что: ты веди себя так, будто он тебе совсем не нужен. Это на них действует.

— Тебе легко говорить. Если я ему о себе не дам знать, так он до смерти носа не покажет.

— Негодяи — эти мужчины, — с облегчением сказала Еленка и, как матрос, отхлебнула черного кофе с ромом.

Радио простуженно захрипело и, кашляя, запело: «Я ручки вам, мадам, целую». Выпив сливовицы, Ружена заметно подобрела. Глаза у нее увлажнились, она вынула пудреницу, обмахнула пуховкой покрасневший носик. Собравшиеся около коробейника мужчины насмешливо покосились на нее. Ружена ловко навела помадой губы с серьезным видом женщины, знающей свое дело. Глядя в зеркальце, сказала:

— Бедняжка Карел, где-то он сейчас? Верно, подъезжает уже к Нехлебам. Уж я-то знаю, что он сейчас очень беспокоится.

Елена воздержалась от комментариев, Ружена ее обезоружила. У Елены прошла охота бранить Ружену, и все стало безразличным. Теперь, когда Ружена была спасена и ни о Ком не нужно было заботиться, Еленой овладела усталость и сознание нелепости всей этой «прогулки». А что скажут дома? Она чувствовала себя девчонкой, ей было холодно и грустно. Пылкая любовь — и вдруг все лопается, как мыльный пузырь. И ведь она чувствовала с самого начала, что это мыльный пузырь, и в том, что она рискнула пойти на этот шаг, было что-то нечистое. А все-таки он еще не безразличен ей… Нет, хватит, уже безразличен… Иначе она презирала бы себя. Все в прошлом. Не ради Ружены, нет — ей, бедняжке, это все равно не поможет, — ради самой себя. Елене нужна твердая почва под ногами, а не гнилое болото.

Она сидела в углу на скамейке возле Ружены, для верности держала ее под руку и напряженно смотрела перед собой, как засыпающий ребенок. До поезда оставалась еще целая вечность. Радио раскашлялось так, что было похоже на перестрелку, и умолкло — сырость, помехи. Люди в трактире казались Елене далекими, словно она смотрела на них в бинокль, и все это имело еще какой-то сокровенный смысл.

Помните вы, как после той недоброй ночи, когда родители Станислава говорили о разводе, Станя и Ондржей заходили в пивную «На небе» и видели там размалеванную старуху, которая когда-то бывала у самого Виндишгреца? Станя едва ли рассказывал сестре об этих тягостных для него минутах. Но переживания повторяются… У каждого из нас был в жизни такой мрачный трактир…

Старик коробейник с серьгой в ухе обошел столы, на которых разложил товар, оглядел его и, подумав, начал собирать. Он взял сковородки, вложил меньшие в большие и убрал их в двустворчатую корзинку. Гости, стоявшие за ним, подшучивали:

— Дяденька, а ведь у вас все не войдет!

Старик, видно, уже привык к этим шуткам и ответил наставительно:

— Войдет, если уложить как следует. Но на все нужно время.

— У Казмара дали бы тебе время, держи карман, — заметил один из парней. Видимо, они работали у Казмара.

Но старик не смущался и терпеливо сматывал шнурки восьмерками, укладывая терки и мышеловки, заскорузлыми мужскими руками бережно убирал ожерелья, обтирал зеркальца и синие перстеньки — словом, наводил порядок в своей «бездонной» корзине.

Рабочие расспрашивали его, как идет торговля. Есть ли конкуренты?

— Хорошо, кабы нас было поменьше, — отвечал дед серьезно. — Мешаем мы один другому. Начнется война, будет легче.

— Что ты только говоришь!

— Ну да, убудет людей. Меньше станет хлопот, получим еду, будем воевать.

В Елене заговорила дочь Гамзы. Она громко крикнула из своего угла, как человек, очнувшийся от дремоты:

— А если вас убьют?

Коробейник отрицательно махнул рукой.

— Как бы не так, — сказал он, победоносно подняв голову. — Меня? Нет! Я четыре года воевал, и ничего. — Он согнул спину, втянул голову в плечи и сделал хитрое лицо. — Я умею схорониться, — странно выразился он.

Ему помогли взвалить на плечи корзину — увесистая штука! Он поправил лямку и пошел к выходу.

— Куда вы сейчас? — спросила Елена. — Ведь тьма кромешная.

— Куда господь бог поведет, туда и пойдем, — загадочно ответил коробейник и вышел.

Елена услышала, как далекий и мало похожий голос Ружены просит ее: «Пусти, у меня уже затекла рука», — и почувствовала, что Ружена старается высвободить руку, но из каких-то ей самой неясных соображений продолжала держать эту живую, теплую руку. Пахнуло сыростью, в колодец падал какой-то огонек, ударяясь в темноте о гулкий камень… ах, как долго длится падение, тут глубоко, кто бы сказал, что это бездонный колодец… ага, уже зашипело и погасло, уже темно, но это пройдет… это только эхо… это было давно и с другой девушкой, что утопилась в колодце из-за несчастной любви, это все не так… Сколько здесь толпится людей, миллионы карнавальных масок несутся вереницей, как на первомайском празднике… Вот барышня Казмарова в очках… О боже, да это не она, а негритянка Гарвей, которая вместе со мной и мамой ездила на лыжах к Гавелской сторожке… Путь был далекий, а мать в лыжных брюках все никак не может подняться, сидит под облепленной снегом елью…

Когда Ружена начала расталкивать Елену — пора, мол, на поезд, — они уже остались одни в трактире. Елена, еще не совсем очнувшись от дремоты, стала торопливо благодарить ее:

— Я бы проспала, Ружена, ты меня выручила.

— Ты вся горишь, — сказала Ружена, — об тебя можно спички зажигать. А руки как лед. На, возьми мой шарф. Погоди, я повяжу. Не бойся, не задушу.

МРАЧНЫЕ ДНИ

В страстной четверг Ондржей Урбан сошел с поезда на станции Нехлебы и направился в город. Он был в отличном настроении человека, у которого только что начался отпуск. В руке Ондржей держал новенький фибровый чемоданчик с подарками для матери и сестры. Ему было холодновато в новом светлом габардиновом пальто, купленном вчера в улецком универмаге. Но эта маленькая неприятность только повышала его жизненный тонус, и он вышел на грязное нехлебское шоссе твердой деловой походкой, какой казмаровцы ходят, даже когда ничем не заняты. И почему только не асфальтируют нехлебское шоссе! Хозяин прав: транспорт — наше слабое место.