Закодированный - Алексей Слаповский

Но во многом я еще чувствую себя самим собой! Значит, она не успела в меня перейти, недаром, говорят, она сильно кричала перед кончиной! Но то, что она умерла, еще ничего не значит. Она теперь с тем большей яростью захочет вернуться. Не поддамся!

…

Старуха бунтует, заставляя меня забывать простейшее, приходится записывать. Я составляю реестр дня, а также записываю все то, что может понадобиться в элементарных ситуациях.

Из записей в тетради Иванова И.И.

Утром встаю с левой ноги, только с левой, всегда с левой. Хрен тебе, старуха, только с левой. Если встану с правой, стану тобой. Не дождешься!

Утренней гимнастикой не занимаюсь. Я знаю, тебе хочется, ты заставляешь ныть и скучать мои кости, чтобы я начал сгибаться и прыгать, но я никогда в жизни не занимался гимнастикой, я не поддамся, я никогда не делаю гимнастику!

…

При входе в палату лечащего врача Калерии Андреевны (средней полноты блондинка, невысокая, с серыми глазами и золотым зубом, который ее очень портит) нужно встать, поздороваться вежливо, но без подобострастия (да! – встать с левой ноги, с левой!), приветливо улыбнуться (улыбка – это легкое растяжение губ с приподнятием их уголков вверх, а не вниз, как – по наущению старухи! – получилось вчера утром, и Калерия Александровна это наверняка заметила и наверняка записала на мой счет, и это отсрочит мое освобождение, и значит, борьба моя со старухой затруднится, это ведь как в той борьбе, которую я видел по телевизору: два человека топчутся по кругу, в кругу, один схватил другого и держит, второй хочет отцепиться и лезет за круг, за круг, там простор и свобода, там легче будет отцепиться, но тут свистит свисток судьи, выйти за круг ему как раз и не дают).

…

За талию Калерию Андреевну не брать.

…

А убирающей тете Вере не улыбаться ни в коем случае: возомнит. Но за талию брать можно, любит.

…

Кстати, талия – это часть тела женщины между подмышкой и бедром. Если сбоку. Сбоку она приятна, сзади же она не талия, а поясница, а спереди – живот. Вывод – то, что называют талией, вовсе не талия, это не существует как единое целое, есть две талии, два изгиба по бокам. Так вот, ниже нельзя, ниже бедро. А почему нельзя? Поразмыслить.

…

Кстати (это-то я наверняка помню, но все же запишу на всякий случай, старуха может любую пакость подстроить!): люди делятся на женщин и мужчин. С точки зрения анатомии мужчины имеют более костистое телосложение, женщины – более мягкие, имеют грудь. Женщины красят губы и глаза, но это не обязательный признак, у тети Веры этого признака нет. Да! – но ведь и грудь не обязательный признак, например, у медсестры Настеньки она, кажется, совсем отсутствует. Хорошо еще, что она красит глаза и губы, а то запутаешься.

…

При встрече с женщинами надо улыбаться. Улыбка – это растяжение губ с одновременным приподниманием их уголков. Хорошо англичанам, у них есть слово «чи-и-из». Фотограф: «Улыбку!» Все: «Чи-и-из!» У нас такого слова нет.

…

При встрече с мужчинами кланяться и улыбаться не обязательно, но необходимо крепко пожать руку (если дадут) и спросить: «Как идут дела?» – это знак уважения, поскольку всякий мужчина убежден, что у него есть важные дела и что они идут, не надо его разочаровывать.

…

Как быть? Появилась новая медсестра Любочка, у нее нет никаких женских признаков: отсутствует грудь, губ и глаз не красит, из-под халата – брюки. Может, она переодетый мужчина? В любом случае, она рушит всю мою систему, я боюсь запутаться.

…

Скандал, которого я не хотел. Помня, что остается признак самый верный, основной, я подошел к Любочке и попросил показать этот признак, говоря, что я сомневаюсь, а мне сомневаться нельзя, чтобы не обострилась болезнь, я просил ее очень вежливо, просил, если она стесняется, пройти в душевую комнату; которая запирается на крепкий засов, это позволит нам спокойно во всем разобраться. Любочка взвизгнула, заплакала (кстати, визг, плач, тонкий голос – обманчивые женские признаки, мой сосед справа и визжит, и плачет, и поет тонко, но он мужчина, и он это показывает всем женщинам, заходящим в палату, они уже привыкли и говорят: больной, успокойтесь! – и он успокаивается с удовлетворенной улыбкой (не забыть: улыбка – это приподнимание уголков губ вверх), заплакала, побежала от меня, пришел санитар Володя, я поздоровался с ним за руку, спросив: «Как дела?» – а он почему-то вывернул мне руку и повел в палату, говоря: «Будешь еще хулиганить? Будешь?» Я пообещал, что не буду, хотя так и не понял, в чем заключалось мое хулиганство.

…

Я нашел элементарный выход! Я составил список, который выучил наизусть. (Далее идет список: «Анатолий Иванович – мужчина, Герасимов – мужчина, Володя – мужчина, Любочка – женщина…» – и т. д.)

Но тут же возникла у меня новая закавыка: как опознать, например, в Анатолии Ивановиче Анатолия Ивановича? Что наше имя? – спросил поэт, и сам ответил: звук пустой! Дать приметы. (Прилагаются приметы.)

…

При ходьбе правую руку следует слегка поднимать вперед одновременно с шагом левой ноги, а левая но… (зачеркнуто) левая рука поднимается одновременно с шагом правой ноги. Левая рука с левой ногой – нельзя. Держать руки неподвижными – тоже нельзя. Сегодня тренировался в коридоре во время тихого часа.

…

Анатолий Иванович, проходя, спросил: «Что это вы руками размахиваете?» Значит, перестарался. Утихомириться.

…

Который уже раз сосед справа Войлов, подозревающий себя, что он иностранный шпион по фамилии Вайль, на эту фамилию он откликается, досуг свой посвящает ведению протокола допроса, допросы у него с мордобитием – хлещет сам себя по щекам, но не громко и не больно, иначе прибегут успокаивать, а это хуже самого допроса, потом читает приговор и расстреливает себя: сперва встает у стенки, раскинув руки, произносит прощальную речь, потом отбегает, кричит «пиф-паф», бежит опять к стенке и падает, последние его слова всегда: «Похороните же вы меня в чистом поле!» – так вот, этот Войлов в который уже раз при сигнале на обед схватил мою кружку, своего у него ничего нет, поскольку он сам себя шмонает и все, кажущееся ему лишним, выбрасывает, зная об этом, на кухне для него держат специально стакан для чая, ложку, но он забывает, так вот, он схватил мою кружку и побежал. Я бросился за ним, поставил ему подножку и хотел уже поколотить хорошенько, но остановился. Вайль-Войлов стремительно поднялся и, уворачиваясь от пуль вражеских агентов, короткими перебежками двинулся к кухне, по пути что-то бормоча себе под мышку, где у него портативная радиостанция. А я не пошел на обед, я призадумался. Отчего во мне поднялось при виде Войлова, схватившего кружку, что-то мутное, жуткое, я ведь готов был его убить от досады. Кто поставил ему подножку, кто замахнулся кулаком: я или старуха? А кто остановил в воздухе кулак? Рассудим: если замахнулся кулаком – я, то остановила кулак – старуха. А если замахнулась кулаком – старуха, то остановил – я. Потому что не может же один и тот же человек и замахиваться своим кулаком, и останавливать свой кулак?

…

Опять думал о мужчинах и женщинах. И о красоте. На эти размышления меня натолкнули слова некоего Мякишинцева, сказавшего о Калерии Андреевне, заглянувшей в палату: «Все-таки красивая женщина!» Поэтому я и стал думать о красоте. Вот лицо. Ведь это загадка, как из разных компонентов слагается его симпатичность или, наоборот, неприятность. Положим, есть какие-то объективные вещи: слишком большой нос, слишком тонкие губы, слишком маленькие глаза. Но бывает, что и при большом носе, и при тонких губах, и при маленьких глазах – ничего себе, а бывает все правильно, аккуратно, расположено симметрично, а красоты – нет. И почему большие глаза – красиво? Кто нам это внушил? Я понял: нет, не ты делаешь выбор, не ты называешь красивое красивым, ты лишь подчиняешься канону. Я читал о мужчинах некоего современного, но полудикого племени, считающих красавицами женщин с большими животами, грудью, висящей до пупа, с маленькими и очень раскосыми глазами и вдобавок с максимальной кривизной ног, потому что чем кривее ноги, тем удобнее женщине взбираться на пальму, чтоб достать для любимого спелый плод.

…

После долгих устных раздумий делаю письменный вывод: люди ошибаются, красивые женщины на самом деле некрасивы, а некрасивые – красивы. Сделав это открытие, я подошел к Любочке и попытался объяснить ей, что она вовсе не так некрасива, как думают другие и как думает, вероятно, она сама. Вы, Любочка, если подумать, красавица, сказал я. Эффект неожиданный. Она взвизгнула, заплакала, убежала. Опять санитар Володя. Опять хамски не отвечает на мое: «Как идут дела?» – и крутит руки.

…

Я еще раз попытался объясниться с Любочкой. Избегает меня.

…

Я влюблен, это однозначно. Я сочиняю стихи.

Твоей шершавость бледной кожи –как песок на холодном морском рассвете.На стрелы Амура похожиресницы прямые редкие эти.

Длинно ущелье улыбки твоей,желтизна зубов – как слоновая кость.Глубока долина груди твоей,где грусть – частый гость.

Надо бы, конечно, что-то в мужском роде, но я не подобрал такого слова, все слова, обозначающие смутное настроение, женского рода: тоска, меланхолия, хандра, печаль, маета. Уныние же среднего. Сплин – мужского, но иностранное слово, а я патриот.