Ведьма княгини - Симона Вилар

Маланич несколько раз вскидывал глаза на своих подручных, но все не решался заговорить. Пущ был слишком древним, по годам старше даже Маланича, а Шелот в облике Мала… Ходить днем и ночью под чужой личиной без возможности отряхнуться и отдохнуть, поспать хотя бы без колдовства… Тут и самый сильный кудесник не выдержит.

И все же сейчас первым сказать слово решился именно Шелот-Мал:

– Может, все же стоит позвать этого вдовьего сына? Он больше в ратных делах разумеется, чем мы. Он и объяснит, отчего русичи могут так отбиваться, когда мы им отдыха ни днем, ни ночью не даем?

Маланич тоже так подумывал одно время. Когда ранили старого воеводу Мусыню, именно Мокей возглавлял отряды во время схваток, умело вел их как в наступление, так и назад, когда приходил час поднимать мертвых. И он лучше иных знал, каково положение дел, докладывал на вечерних сборах. А положение было таково: русичи окопались в лесу, взять их древлянам не удавалось, только своих положили без числа. К ночи бы мертвых напустить на русичей, но те уже поняли, что к чему, старались до наступления ночи укладывать павших на погребальные огненные ложа, так что порой и поднимать почти некого было. А тут еще, как понял Мокей, к отрядам Ольги из Киева прибыло новое подкрепление. И обновленные силы находников не только не уходили от Искоростеня, но даже вновь приблизились. Только чары волхвов, только страх ночных схваток еще удерживают их в стороне. Но волхвы в Искоростене уже еле держатся, только чародейская вода подкрепляет их силы, когда они непрестанно опутывают окрестности путами чар, чтобы мертвые оживали, едва настает тьма. Все устали: и нападавшие, и защитники. А тут еще посланные к волынянам гонцы вернулись, сообщив, что ранее обещавшие поддержку соседи не прибудут. Вроде как чародейство древлянское их отпугивает, но посланцы Маланича выяснили, что хитрый Свенельд еще ранее перекупил волынских правителей, щедро заплатив им и обещав множество торговых привилегий на Руси, если не станут вмешиваться.

– Так что? – повторил Шелот усталым голосом, по привычке как будто хотел огладить свою бороду, но его унизанная перстнями рука так и застыла в воздухе. Теребить щегольскую аккуратную бородку Мала ему показалось не солидно. Да и непривычно.

– Не надо его звать, – покачал головой Маланич. – Чем меньше вдовий сын будет знать о нашем чародействе… Для них-то ты сейчас Мал, их вождь и опора. И если этот догадливый выскочка что-то заподозрит…

– Он и так подозревает, – откинулся на холодную каменную стену Шелот-Мал. Смотрел на языки пламени факела, лицо его казалось сейчас особенно нечетким – то ли свет так ложился, то ли, устав постоянно поддерживать чужой облик, Шелот сейчас просто расслабился, черты лица его как будто колебались – то щека вдруг изменится, словно вдавившись и изменив пухлый очерк лица Мала, то рыжеватый кудрявый чубчик мнимого Мала вдруг разойдется на пробор, посветлеет от седины самого Шелота.

– Передохни, – посоветовал ему Маланич. – Тут нет никого, вход сюда под заклятием, никто не прознает, что ты не князь.

Но Шелот только отрицательно помотал головой. Отказался, сославшись, что если обернется собой, сотворить новое заклятие обращения ему уже будет не под силу.

– Дай нам еще чародейской воды, – попросил, подавшись вперед, Пущ. – Свою мы уже выпили, но я знаю, что у тебя припасена.

Да, у Маланича были свои тайники живой и мертвой воды, на ней только и держался. Он не давал войскам Ольги передыху, но и сам не знал, когда спал в последний раз. Чародейство ведь так просто не дается, оно вытягивает человеческие силы, ибо любой кудесник одновременно еще и человек.

Когда волхвы приняли принесенное Маланичем поддерживающее зелье, когда Пущ и Шелот почти блаженно потянулись, ощущая новые силы, Маланич решился поведать им то, что сам уже определил:

– Русичам помогает Малфрида. Да-да, она, ведьма проклятая. Видел я ее в темной воде. Она теперь брюхата, как корова, но все же чует, где вода живая и мертвая есть. Вот она и находит ее для них, лечит, силу дает.

– Как она может! – взъярился Пущ, даже потряс кулаками, загрохотав амулетами-подвесками на запястьях. – Она ведь из нашей земли, она…

– Она ведьма! – отрезал Маланич. – И вспомни, Пущ, не ты ли отдавал ее под всякого, кто ни пожелает? Разве после такого у нее не могло появиться желание отомстить? Зря вы тогда ее так, лучше бы сразу колом…

– Не морочь нам голову! – неожиданно резко отозвался Пущ. – Все с твоего слова делали, все как ты повелел… Пока змеюкой не обратился да не уполз.

Маланич не стал отвечать. Сейчас в них сила взыграла, сейчас они скорее непокорство и обиду проявят, а он не для того усилил их, чтобы теперь ругаться. И он напомнил им предсказание: древлянское племя погубит женщина. Ранее он, Маланич, думал, что это будет ведьма Малфрида, потому так и противился воле прежнего верховного волхва Никлота учить заклятиям ведьму, потому и сам несколько раз пытался убить ее. Не вышло. Ну да все равно, он уже знает, что погубительницей древлян будет не Малфрида, а княгиня Ольга. Знать бы ранее… Уж они бы избавились от нее. От нее, а не от мужа ее Игоря. Теперь же… Он сделал паузу, набрал в грудь побольше воздуха и решился:

– Теперь у нас осталась единственная возможность победить Ольгу. Надо напугать ее войска сильнее, чем мертвой ратью, сделать так, чтобы русичи ушли отсюда… бежали.

Он посмотрел на своих волхвов, увидел в их глазах догадку и испуг, но продолжил:

– Трехглава будем поднимать. Того, кто спит под землей, под горючим камнем.

– Нет!

Они сказали это в один голос. Тут же, перебивая друг друга, стали говорить, что змей-трехглав уложен в вечный сон очень древним и страшным заклятием, что если разбудить его и даже направить на врага… все одно темное страшилище будет уничтожать все, что увидит. Темную силу легче оживить, чем потом усмирить. А от них и так целые роды отказались, готовы и власть Киева признать, но только бы опять не вымирать среди нелюдей.

– Да и не можем мы вот так втроем решать, что делать, – настаивал Пущ, даже борода его дрожала от сдерживаемого гнева. – Подобное только сходка всех волхвов решает. Слышишь, Маланич, – всех!

– Ты еще напомни, что надо было на совете волхвов решать, отдавать или не отдавать Мала в жертву! – зло осклабился Маланич. – Но мы уже это сделали. И теперь… В нас сейчас силы чародейской воды, Чернобог нам поможет в заклинаниях, Морена не станет удерживать заклятия из подземного царства. И если Трехглав вылетит на свободу… русичи побегут. А там… Там мы с милостью Морены и Чернобога сумеем утихомирить их безумное порождение, змея трехголового.

Все же Маланичу пришлось долго убеждать соратников. И в том, что не могут они созывать иных волхвов, ибо те сейчас ворожат, поднимая мертвых, и ворожбу ту нельзя останавливать. И в том, что им надо поторопиться, пока Шелот еще может носить облик древлянского князя, а древляне ничего не заподозрили и верят им. А что, если он однажды не совладает и обернется сам собой? Древляне им гибели князя не простят. И что тогда делать? Скрываться и бежать, бросив свой народ, и молить о защите от своих ту же Ольгу с ее Свенельдом? Они уже пытались с ними замириться. Об этом лучше всего помнит курган Игоря, щедро политый жертвенной кровью лучших древлянских мужей. Выкупила Ольга своего Игоря у Морены, призвала сюда Перуна с его молниями. И теперь даже всех сил древлянских кудесников не хватает, чтобы удерживать колдовство. А русичи с каждой своей победой набирают силу. Их надо уничтожить, изгнать, напугать так, чтобы и само имя древлян замирало у них на устах, вселяя неимоверный ужас.

И уговорил-таки. Сели в круг три кудесника, взялись за руки, сплетя совместно амулеты темного чародейства, стали повторять за Маланичем древние заклятия… Такие древние, что и слов в них не было, даже звуков прежнего мира как будто не раздавалось, а словно грохот разносился, странно и жутко вырывавшийся из трех человеческих глоток, будто вода шипела, превращаясь в пар, стонало что-то нелюдское, обрушивались целые миры, острова уходили в бурлящие потоки воды, обвалы грохотали…

Бубнившие наверху заклинания волхвы вдруг замерли, ощутив, как будто ветер прошелся мимо них, разметав волосы, рванув амулеты. Кто-то из них попробовал привстать, но так и замер, привороженный к месту неким огромным заклинанием. Сидели, чувствуя это… ужасались…

Далеко в чащах, где из земли возвышался огромный монолит, произошло колебание. Земля содрогнулась от немыслимого толчка, качнулся гигантский каменный зуб, торчавший к темному небу, от него пошли по земле трещины.

И замерло все на миг, только окрестные леса согнулись, будто над ними пронесся невидимый ураган. И снова застыли. Но лишь на миг. Ибо гранитная глыба продолжала медленно и ощутимо раскачиваться, словно ей вдруг тесно стало в земле, словно снизу ее поднимало нечто исполинское.