Гоголь. Воспоминания. Письма. Дневники... - Василий Гиппиус

«Вестник Европы», 1890 г., № 2, стр. 586–587 и Шенрок, «Материалы», IV, стр. 214–215.

Н. Я. ПРОКОПОВИЧ — Н. В. ГОГОЛЮ

Пб., 21 октября 1842 г.

С Моллером [Фед. Ант. Моллер (1812–1875) — художник, живший вместе с Гоголем в Риме и написавший его портрет. ] пошлются к тебе и статьи Белинского, в которых говорится о «Мертвых Душах». [В № 7 «Отеч. Записок» статья о «Мертвых Душах» и в № 8 — о брошюре Конст. Аксакова «Несколько слов о поэме Гоголя».] Должен сказать тебе, что толки о них до сих пор еще продолжаются.

Кто-то из актеров приноровил некоторые отрывки к сцене. Вовсе не сценическое достоинство «Мертвых Душ» и талантливая игра здешних актеров сделали то, что вышла чепуха страшная: все бранили и, несмотря на то, все лезли в театр, так что кроме бенефиса Куликова пять представлений на Большом театре было битком набито. [«Комические сцены из новой поэмы „Мертвые Души“». Автором был сам бенефициант — Ник. Ив. Куликов. ] Всё молодое поколение без ума от «Мертвых Душ», старики повторяют «Северную Пчелу» и Сенковского, чтó они говорят, догадаешься и сам. Греч нашел несколько грамматических ошибок, из которых две-три и точно ошибки; Сенковский партизанит за чистоплотность и благопристойность, а в «Отечественных Записках» доказано выписками из его собственных сочинений, что на это именно он-то и не имеет права. Все те, которые знают грязь и вонь не понаслышке, чрезвычайно негодуют на Петрушку, хотя и говорят, что «Мертвые Души» очень забавная штучка; высший круг, по словам Виельгорского, не заметил ни грязи, ни вони, и без ума от твоей поэмы.

Кстати, о слове «поэма». Сенковский очень резонно заметил, что это не поэма, ибо-де не писано стихами. Вообще Сенковского статья обилует выписками, впрочем более собственного его сочинения; он даже позволил себе маленькие невинные измышления и в собственных именах, так например, Петрушку он почитает приличнее называть Петрушею. Один офицер (инженерный) говорил мне, что «Мертвые Души» удивительнейшее сочинение, хотя гадость ужасная. Один почтенный наставник юношества говорил, что «Мертвые Души» не должно в руки брать из опасения замараться; что всё, заключающееся в них, можно видеть на толкучем рынке. Сами ученики почтенного наставника рассказывали мне об этом после класса с громким хохотом. Между восторгом и ожесточенной ненавистью к «Мертвым Душам» середины решительно нет, — обстоятельство, по моему мнению, очень приятное для тебя. Один полковник советовал даже Комарову [Алдр. Алдр. Комаров — преподаватель словесности, общий знакомый Прокоповича и Гоголя. ] переменить свое мнение из опасения лишиться места в Пажеском корпусе, если об этом дойдет до генерала, знающего наизусть всего Державина…

Шенрок, «Материалы», т. IV, стр. 54–55.

Н. В. ГОГОЛЬ — А. В. НИКИТЕНКЕ

Рим, 30 октября 1842 г.

Пишу к вам, милый и добрый Александр Васильевич, вследствие искреннего душевного побужденья. Вы видите, я вас называю просто «милый и добрый Александр Васильевич!» Да, мы должны быть просты. Вы сами должны почувствовать, что связи наши стали теснее. Скажу вам откровенно: странное замедление выхода «Мертвых Душ» при всех неприятностях принесло мне много прекрасного, между прочим оно доставило мне вас. Да, я дотоле считал вас только за умного человека, но я не знал, что вы заключаете в себе такую любящую, глубоко чувствующую душу. Это открытие было праздником души моей. Вот вам мое душевное излияние. Заплатите и вы мне тем же. Пишите ко мне и уведомляйте хотя изредка о себе. Не позабывайте передавать ваши впечатления, мнения и суждения по поводу моих сочинений, чистосердечней, как можно. И как доселе вы делали замечанья относительно достоинств их, так теперь скажите мне все относительно недостатков их. Клянусь, для меня это важно, очень важно, и вам будет грех, если вы что-нибудь умолчите передо мною. Помните всегда, что у меня есть одна добродетель, которая редко встречается на свете и которой никто не хочет узнать у меня. Это отсутствие авторского самолюбия и раздражительности. Никто не знает, что я с удовольствием читаю даже пошлые статьи Северной Пчелы, единственно потому только, что там на меня глядят с недоброжелательной стороны и стараются всячески увидеть мои недостатки и пороки. Кстати, о моих сочинениях. Скажите мне пожалуйста, как идет печатание их? Я никакого не получаю известия. Прокопович ко мне не пишет. Я четыре дня назад послал ему последнюю статью «Театральный разъезд», замыкающую собрание сочинений моих. Расспросите его, получил ли он исправно и в надлежащее время. Не прошу вас о снисхождении в цензорском отношении к моим сочинениям, надеясь твердо, что вы без просьб моих сделаете всё. Вы сами понимаете, что всякая фраза досталась мне обдумываниями, долгими соображеньями, что мне тяжелей расстаться с ней, чем другому писателю, которому ничего не стоит в одну минуту одно заменить другим. Вы чувствуете также, что я не могу иметь столько неблагоразумия, чтобы не слышать текущих обстоятельств и не соображаться с ними относительно цензуры и что с вышины не бывает и не было на меня неудовольствий. Они идут снизу, благодаря невинному невежеству, пугающемуся только того, что выражено живо и ярко, хотя бы это были вещи, двадцать раз уже появлявшиеся в печати. Но вы сами всё это чувствуете и потому я спокоен. Прощайте! любите меня так же, как я вас люблю, и не забывайте писать. Передайте мой искренний поклон супруге вашей, хотя она, может быть, вовсе не помнит меня. Будьте здоровы.

Ваш искренно любящий вас Гоголь.

«Письма», II, стр. 223–224.

Н. В. ГОГОЛЬ — П. А. ПЛЕТНЕВУ

Рим, 2 ноября 1842 года.

Я к вам с корыстолюбивой просьбой, друг души моей, Петр Александрович! Узнайте, чтó делают экземпляры «Мертвых Душ», назначенные мною к представлению государю, государыне и наследнику и оставленные мною для этого у гр. Виельгорского. В древние времена, когда был в Петербурге Жуковский, [В 1841 г. Жуковский вышел в отставку и поселился в Германии. ] мне обыкновенно что-нибудь следовало. Это мне теперь очень, очень было бы нужно. Я сижу на совершенном безденежьи. Все выручаемые деньги за продажу книги идут до сих пор на уплату долгов моих. Собственно для себя я еще долго не могу получить. А у меня же, как вы знаете, кроме меня, есть кое-какие довольно сильные обязанности. Я должен иногда помогать сестрам и матери, не вследствие какого-нибудь великодушия, а вследствие совершенной их невозможности обойтись без меня. Конечно, я не имею никакого права, основываясь на этих причинах, ждать вспоможения, но я имею право просить, чтобы меня не исключили из круга других писателей, которым изъявляется царская милость за подносимые экземпляры. Ради дружбы нашей присоедините ваше участье. Теперь другая просьба, также корыстолюбивая. Вы, верно, будете писать разбор «Мертвых Душ»; по крайней мере, мне б этого очень хотелось. [Плетнев поместил разбор «Мертвых Душ» в «Современнике», подписавшись инициалами С. Ш.] Я дорожу вашим мнением. У вас много внутреннего, глубоко эстетического чувства, хотя вы не брызжете внешним, блестящим фейерверком, который слепит очи большинства. Пришлите мне листки вашего разбора в письме. Мне теперь больше, чем когда-либо, нужна самая строгая и основательная критика. Ради нашей дружбы будьте взыскательны, как только можно, и постарайтесь отыскать во мне побольше недостатков, хотя бы даже они вам самим показались неважными. Не думайте, чтоб это могло повредить мне в общем мнении. Я не хочу мгновенного мнения. Напротив, я бы желал теперь от души, чтоб мне указали сколько можно более моих слабых сторон. Тому, кто стремится быть лучше, чем есть, не стыдно признаться в своих проступках пред всем светом. Без сознанья не может быть исправленья. Но вы меня поймете, вы поймете, что есть годы, когда разумное бесстрастие воцаряется в душу и когда возгласы, шевелящие юность и честолюбие, не имеют власти над душою. Не позабудьте же этого, добрый, старый друг мой! Я вас сильно люблю. Любовь эта, подобно некоторым другим сильным чувствам, заключена на дне души моей, и я не стремлюсь ее обнаруживать никакими наружными знаками. Но вы сами должны чувствовать, что с воспоминанием о вас слито воспоминание о многих светлых и прекрасных минутах моей жизни.