Карусель сансары - Юрий Мори

на место коронарха и объявить себя шахиншахом, президентом Вселенной и воплощением Будды Матрейи – запросто. Всё в твоих руках.

– А остальные?

Господин Ерцль хмыкнул и повернул к нему голову:

– А остальные перетопчутся. У нас же как: кто добрался до самого верха, тот и устанавливает правила игры. Согласно волеизъявлению народа, конечно, которому наплевать, в какую очередную жопу его погонят.

– Это-то и плохо.

– Это конструкция власти, парень, – в тон ему откликнулся Ерцль. – Давние традиции авторитарного управления, традиционно принятые в Славославии.

Антон понял, что от продолжения разговора его стошнит. Прямо на соседнего пассажира, на тёмную кожу салона, на крепкий затылок водителя. Фонтаном. Поэтому он ничего не стал отвечать, открыл дверь и неловко выпрыгнул на мокрую землю. Туман душил всё вокруг, оборачивал старательно и бессмысленно, как киргизский работник «Восьмёрочки» бутылки в целлофан, в пелену каждый куст, каждый памятник, каждого живого ещё человека, не задумываясь, зачем это вообще нужно.

Гроб уже вытащили из автобуса, к кучке родственников и коллег: да, вон распоряжается о чём-то Алина, курят в стороне Сажин и расстроенная Танюшка, присоединились двое копачей пасмурного вида с лопатами и бухтой широкой прочной ленты для опускания домовины в яму. Даже музыканты подъехали, трое бодрых дядек с чем-то духовым и обладатель немалых размеров барабана на ремне через плечо.

– Возьми пока, привыкай, – протянул господин Ерцль «Дыхание Бога». Антон взял удивительную горяче-холодную ракушку и сунул, хоть и не без усилий, в накладной карман длинной куртки. Там, в гостевой комнате, нашлись не только смокинги, но и верхняя одежда, вчера днём он просто не заметил, а вот с утра разобрался, где ещё один шкаф. – Билет потом отдашь. Сам. Вся прелесть в том, что заставлять никого и не нужно. Люди сами расстаются со свободой в обмен на тёплые носки, с мечтами – в обмен на силу. Закон жизни, парень.

Мякиш посмотрел на окутанный дымкой тумана гроб. Элла и при жизни не была красавицей, а сейчас, синяя из-за выбранной себе смерти, остроносая, в пелене каких-то кружев, волн погребального одеяла, с чёрной лентой на лбу казалась страшноватой куклой.

– Там поглядим, – буркнул он и пошёл к людям. – Законы дело такое. Одни пишут, другие отменяют.

Музыканты выстроились в шеренгу, переглянулись и грянули, пугая взлетающих с деревьев комками ужаса ворон.

«По-о-олюшко, по-оле!..». Чёртова песня, она его преследует, что ли?!

– Бам-м-м! Дз-з-з… – ударил барабан, словно захлебнувшись почти сразу в дребезжании тарелки. Трубы выводили мелодию уверенно, но как-то плоско, наподобие плохо сведённой записи музыканта-самоучки.

– Друзья! – начал речь Олонецкий, сделав знак трубачам повременить с музыкой. Барабан бамкнул ещё раз и затих тоже. – Мы собрались здесь по печальному поводу. Смерть – всегда горе, не стал исключением и уход в иной мир нашего дорогого Антона Сергеевича!

Что?! Мякиш протиснулся ближе, тряся головой, будто пытаясь высыпать из уха совершенно невозможные слова.

– К сожалению, наш уважаемый директор, Анатолий Анатольевич, не смог присутствовать на нынешней печальной церемонии, у него что-то с головой. Но он делегировал полномочия, друзья, передал мне почётное, но грустное право сказать несколько важных слов, прощаясь с начальником отдела продаж, нашим дорогим господином Мякишем.

Бенарес Никодимович, проявив немалые способности, быстро и бесшумно нагнал Антона, цепко ухватил за локоть, словно предостерегая от необдуманных выкриков и вмешательства в речь Олонецкого.

– Жизнь нашего уважаемого линейного руководителя была сложной, неоднозначной. Оставшись сиротой с раннего детства, воспитанный бабушками – а мы все знаем, как это сложно, не утратить при таком обращении истинно мужские черты характера! – он, тем не менее, получил достойное, хотя и даром не нужное ему образование, запоздало и неудачно женился, постоянно задумывался, на кой чёрт ему вообще нужна такое бытие, но всё-таки существовал, не дрейфил!

Олонецкий перевёл дух, потом сказал вполголоса, сменив пафосный тон оратора с броневика на кухонную задушевность провокатора.

– Хотя и пил, конечно, в тёмную голову. Так вот…

Он вновь возвысил тон.

– А теперь он умер, друзья мои! Умер как герой, на рабочем месте, составляя план продаж на четвёртый квартал. Изношенная печень не выдержала и сказала «прощай!» своему мужественному хозяину. Застывшее лицо упало прямо на монитор фирмы Dell – мы можем поставить партию таких в течение недели по цене пятнадцать тысяч вакционов за каждый, крупным оптовикам скидки. И лежит нынче в недорогом гробу, оплаченном нами вскладчину, без давно оставившей его из-за отсутствия перспектив супруги, завещав нам только невыплаченный автокредит за «логан» и свой неизменный девиз, поддерживавший его всю жизнь. «Ебись оно конём!», – любил говорить драгоценный Антон Сергеевич, и в этот траурный момент я не могу найти лучших слов для прощания с ним.

Мякиш порывался что-то сказать – и не мог. Невидимая, но непобедимая сила мешала сделать хоть шаг, произнести что-либо. Он застыл на месте и только мелко дрожал на промозглом ветру, слушая падающие вонючими камнями слова недавнего подчинённого.

Кружева и одеяло, укрывавшие Эллу в гробу, тем временем зашевелились. Покойница сперва покрутила головой, отчего лента со лба упала за бортик на землю, потом решительно села. Да и не она это была: незамеченный никем, кроме Антона, в гробу сидел его двойник, выглядя дурацки и жутко одновременно, с синим лицом утопленника, наряженный в кокетливое белое платье, воротник которого был расстёгнут и обнажал волосатую грудь.

– Иди сюда, придурок, – прошипел двойник. Судя по всему, его никто больше не видел и не слышал. Антон почувствовал, что его локоть отпустили, а в спину мягко толкнули.

– Это зачем? – спросил он.

– Это затем, дурик, что «Дыхание Бога» должно стать моим. А билет я отдам господину Ерцлю. Тебе придётся оставить нас наслаждаться жизнью, а самому – сюда, в ящик, его скоро уже закопают. Слабым здесь не место, неужели ты не понял.

Мякиш номер один растерялся. Артефакт он действительно и не собирался брать – ну её, эту власть над миром, у него своя дорога. Но очень похоже, что дорога эта здесь и завершится. В его ли слабости дело или же в чём ином, времени разбираться уже нет.

Мучительно захотелось остановить часы и подумать.

Или отложить на потом.

Как вариант… А что, был ведь и ещё вариант! В той, предыдущей части Руздаля получалось же без всяких артефактов.

– Камаев! – заорал он, стряхнув непонятное оцепенение. Впрочем, двигаться пока так и не мог, но ничего, ничего.

– Что ты орёшь? – поинтересовался капитан, выглядывая из-за ближайшего памятника. Форма вся мокрая, будто он провёл здесь не один час. Из-за соседнего появился его верный инспектор Дрожкин, такой же неопрятный, с прилипшими к