Юрий Долгорукий - Алексей Карпов

В первой половине января 1150 года Юрий выступил в поход на Волынь. С ним шли «дикие» половцы — его теперешние постоянные союзники. Гонцы Юрия заранее были отправлены в Галич — просить о подмоге Владимирка Володаревича.

Две рати двигались навстречу друг другу. Изяслав с венграми и поляками прибыл в Луцк — город на реке Стырь (притоке Припяти) — и провел здесь три дня. В это время полки старших Юрьевичей, Ростислава и Андрея, вступили в Пересопницу — город Вячеслава Владимировича. Вслед за ними в Пересопницу вошли и Юрий с основными силами, а затем и галицкая помощь. Сам Владимирко выступил из Галича и остановился недалеко от Шумска — города, находящегося на пограничье Киевской, Галицкой и Волынской земель (ныне райцентр Тернопольской области Украины). Отсюда он мог угрожать и Луцку, и Владимиру-Волынскому. Король Геза своего обещания не сдержал и запереть Владимирка в Галиче не сумел.

Все эти передвижения сильно обеспокоили Изяслава Мстиславича, а еще больше — его венгерских и польских союзников, которые слишком хорошо знали силу Владимирка. «И убояшеся ляхове и угры», — замечает по этому поводу летописец. Посовещавшись, союзники все же выступили из Луцка и продвинулись еще немного на восток, остановившись у городка Чемерина, на реке Олыче, притоке Горыни.

Казалось, сражения не избежать. Однако в ход войны вмешались внешние обстоятельства. Польские князья Болеслав и Генрих получили известие от своего брата Мешка о вторжении в их землю пруссов и объявили Изяславу, что должны покинуть его и вернуться в Польшу. Угроза со стороны прусских и ятвяжских племен в середине XII века и в самом деле серьезно осложняла жизнь польским князьям. Но трудно сказать наверняка, действительно ли обстановка в Польше требовала немедленного присутствия там всех польских князей, или же Болеслав Кудрявый воспользовался письмом брата только как поводом для того, чтобы избежать войны с грозным противником — войны с неясным исходом и, в общем-то, за чуждые ему интересы. Автор Суздальской летописи вкладывает в уста иноземным союзникам Изяслава слова, исполненные страхом и явным нежеланием продолжать войну: «Не вси ся есмы совкупили ныне (то есть не все мы собрались ныне. — А.К.); а бы ны како створити мир». Для продолжения войны, по их мнению, требовалось присутствие всех без исключения сил — в том числе и тех, которые остались в Венгрии и Польше.

Изяслава Мстиславича, разумеется, не обрадовало известие об уходе союзной рати. Но поделать ничего он не мог. Единственное, что ему удалось, так это попросить своих иноземных союзников выступить посредниками при заключении мира с Юрием. Польские князья и венгерские воеводы согласились направить своих послов к братьям Владимировичам — Вячеславу и Юрию. (Заметим, что в очень подробном рассказе летописи, восходящем к официальным записям о переговорах и включающем тексты посланий, которыми обменивались князья, имя Вячеслава называется первым.)

«Вы нам есте в отца место, — заявляли польские и венгерские послы от имени своих правителей, — а се ныне заратилася есте [с] своим братом и сыном Изяславом. А мы есмы по Бозе все крестьяне, одна братия собе, а нам подобает всим быти с себе (то есть быть заодно. — А.К.). А мы межи вами того хочем, абы Бог дал, вы быста уладилася с своим братом и сыном Изяславом…» Далее следовали конкретные условия, на которых должен был заключаться мир. Киев оставался у Юрия и Вячеслава, которым самим предстояло решить, кто чем будет владеть, а за Изяславом сохранялась Волынь: «…А быста вы седела в Киеве (двойственное число. — А.К.), сама ся ведаюча, кому вама приходить, а Изяславу осе его Володимир готов, а се его Луческ (Луцк. — А, К.), а што его городов, ать седить в том…» Однако отдельно — конечно же по инициативе Изяслава — был поставлен вопрос о новгородской дани, которую Юрий так и не вернул еще с 1146 года: «…ать онамо к Новугороду Великому, ать взворотить Гюрги дани их вси». Забегая вперед, скажем, что именно по этому пункту дяде и племяннику не удастся договориться.

Современному читателю могут показаться неожиданными слова польских и венгерских послов о единстве христианского мира («А мы есмы по Бозе все крестьяне, одна братия собе»). И действительно, христианская Церковь уже столетие была разделена между католиками («латинянами», как их именовали на Руси) и православными («схизматиками», по терминологии католического Запада). Однако далеко не всеми ни в православном, ни в католическом мире это разделение воспринималось как безусловное и бесповоротное. Напомним, что ко времени описываемых событий только-только завершился — и завершился явной неудачей! — Второй крестовый поход (1147—1149), организованный французским королем Людовиком VII и императором Конрадом III. Составной частью этого крестового похода было наступление немецких и польских феодалов на языческие племена Поморья и Прибалтики — полабских и поморских славян, пруссов и ятвягов (так называемый крестовый поход против славян 1147 года). И для поляков, и для немцев русские были скорее возможными союзниками, нежели противниками в деле насильственного обращения в христианство язычников. Как мы уже говорили, многочисленные русские отряды в 1147 году участвовали в походе Болеслава IV на пруссов. Комментируя этот факт, немецкий хронист, автор так называемых Магдебургских анналов, посчитал необходимым специально заметить, что русские, «хотя и меньше, чем католики, однако отмечены именем христиан»{217}.

Тогда же, в середине — второй половине 40-х годов XII века, на Русь обратил особое внимание главный вдохновитель и инициатор Второго крестового похода, знаменитый проповедник и беспощадный борец с язычеством аббат Бернард Клервоский. Но это был интерес несколько иного рода. В Польше всерьез обсуждали возможность посещения им русских земель с целью «исправления» «нечестивых обычаев и обрядов» русских. До нашего времени дошло адресованное святому Бернарду письмо краковского епископа Матвея и «комеса» Петра (вероятно, знаменитого палатина Петра Властовича, оставившего заметный след и в русской истории) об «обращении русских», которое предположительно датируется временем около 1147 года{218}. Авторов письма отличает нетерпимое отношение к религии «народа русского», который, «заблуждениями различными и порочностью еретической от порога обращения своего пропитанный, Христа лишь по имени признает, а по сути в глубине души отрицает». Но показательно, что, обвиняя русских в многочисленных отступлениях от истинной веры, епископ Матвей и «комес» Петр подчеркивали, что русские «не желают… быть единообразными» не только с латинской, но и с греческой церковью. Несомненно, это было заблуждение (возможно, навеянное конфликтом с Константинополем непризнанного киевского митрополита Климента Смолятича) — но заблуждение, как будто дающее основания надеяться на возможность союза (унии) Русской церкви с латинской.