Он и две его жены, Кто-то за дверью, Леди из морга - Патрик Квентин

Она бросает на меня испепеляющий взгляд, выхватывает из моих рук папку и принимается за чтение. Вижу, как меняется ее лицо, становясь землистого цвета.

Она доходит до слова "конец" и слегка приподнимает голову, блуждая взглядом по комнате.

- Тебе не нравится мой роман? - осторожно спрашиваю я.

- Это чудовищно. То, что ты сделал, чудовищно, - вяло произносит Пюс.

- На этот счет нет никаких сомнений. Единственное, что надо установить, есть ли у меня смягчающие вину обстоятельства.

Она смотрит на меня с отвращением.

- В доме находится убитый тобой человек, ибо его убил ты, тебе-то это известно, не так ли?

- Разумеется!

- А ты уже раздумываешь о смягчающих вину обстоятельствах!

- Да я думаю вовсе не о судебном процессе, а о том представлении, которое складывается у тебя обо мне. И говорю себе, что все-таки загадка разрешена не до конца. Так ли уж мы уверены, что знаем истинного убийцу Поля Дамьена?

- Но ты только что сам признался!

- Да, конечно, в определенной мере, вложив оружие в руку безумца, я убил Поля Дамьена. Но если подумать хорошенько, не ты ли, Франсуаза, его настоящая убийца.

- Как ты можешь говорить такое?!

- Та, из-за которой все началось… Измена, Франсуаза, измена - источник всех преступлений!

Она вздрагивает, как от удара, потом встает, принимается ходить по комнате, словно в поисках выхода и, сама того не замечая, ломать пальцы.

- Ты говоришь ерунду! - тихо произносит она.

- Вовсе нет. То, что я говорю, вполне разумно. Конечно, я воспламенил рассудок этого несчастного безумца, но не ты ли сама, обманывая меня, разожгла пожар? Я отбросил от себя обжигающий меня факел, я кинул его этому заледеневшему человеку, искавшему во мраке костер.

До меня доносится ее громкий смех. Он звучит как издевка:

- Ты все пишешь свой роман, Луи! Ты словно диктуешь текст, вовсю разливаешься, произносишь круглые фразы! Литература - как это просто, как удобно! В доме - мертвец, и ты его уже бальзамируешь! Или, вернее, поливаешь духами себя, чтобы не чувствовать запаха преступления!

Ее снова, как только что перед этим, пронизывает дрожь, и она разражается рыданиями.

- Этот запах внушает мне ужас, это зловоние отравляет весь дом! Наш дом!

Этого она могла бы не говорить. Я вскакиваю с места.

- "Наш дом"! - повторяю я в бешенстве. - Что-то слишком поздно ты о нем вспомнила!

И тут я ускоряю развязку. Делаю то, что намеревался сделать, когда все задумал. Подхожу к телефону, снимаю трубку, набираю номер.

- Что ты делаешь? - спрашивает обеспокоенно Пюс.

Я молчу. Жду, чтобы на том конце провода, сквозь потрескивание, раздался голос.

- Алло. Центральный комиссариат?… Говорит Луи Жоффруа. Адрес - набережная Либерасьон, дом 40. Только что в моем доме совершено убийство… Повторяю: Луи Жоффруа, набережная Либерасьон, 40.

- Ни к чему не прикасайтесь. Мы немедленно выезжаем.

- Жду вас.

Вешаю трубку. Я спокоен сейчас как никогда. Пюс медленно подходит и встает рядом со мной.

- Силен, что и говорить, - произносит она ледяным тоном. - Они приедут, а ты скажешь им, что сумасшедший, которого они разыскивают, убил Поля Дамьена.

- Что будет чистой правдой, разве нет?

- Беднягу тут же арестуют, если это уже не сделали. Он может сколько угодно протестовать, рассказывать про какой-то там чемодан… От этого он лишь покажется еще более ненормальным.

- В самом деле! - криво усмехаюсь я.

- А тебя, истинного виновника, не потревожат ни на секунду!

- Точно! Скажу больше: я знал, что меня не станут тревожить по той простой причине, что задумал все именно так, чтобы не быть потревоженным. Совершенство моей мести составляет и эта безнаказанность.

Ее глаза сверкают. Никогда раньше в них не было такого блеска. Никогда они не смотрели на меня с таким напряженным вниманием.

- Может, мне следовало бы восхищаться тобой, - шепчет она.

- Действительно, - говорю, - ты могла бы мной восхищаться. Ибо преступление совершено мною безупречно, а в таком преступлении всегда есть что-то, заслуживающее восхищения.

Она отходит от меня, словно отказавшись от борьбы. Борьба ей не по силам. Пюс внезапно понимает это, и я вижу, как усталость камнем обрушивается на ее плечи. Она возвращается к дивану, маленькая, жалкая, побежденная злом, которое выходит за пределы ее понимания.

- Я думаю об этом невиновном, которого осудят вместо тебя, - произносит она без всякого выражения.

- Невиновный, который тем не менее проломил затылок Дамьена рукояткой револьвера. Невиновный, который уже успел троих задушить своими нежными руками…

- О, ты знал, кого выбрать!

- Да, дорогая, я знал, что, когда его арестуют, меня не будут мучать угрызения совести. Откуда им взяться, если он уже однажды признан невменяемым и не понесет наказания за убийство Дамьена. Следовательно, все, что я совершил - сверхбезупречно: невиновный, которого я подставил, не понесет, однако, наказания.

- Луи, мне кажется, ты сам дьявол!

- Ну-ну, ты мне льстишь!

Лицо Пюс выражает отчаяние. Она закрывает глаза. Должно быть, размышляет о том, что обвенчана с самим сатаной и осквернена навеки.

- А если я все расскажу? Если я расскажу им правду? - неожиданно произносит она глухим голосом, не открывая глаза.

- Я предвидел и это. Ты не обратила внимания, что именно я сказал по телефону? Я сказал: "Только что в моем доме совершено убийство". Я не сказал, кто его совершил.

Она открывает глаза и, судя по тому, как сверкнули ее зрачки, мне кажется, она догадалась, что я имею в виду.

- Ну, а когда они приедут? - у нее перехватило дыхание. - Когда они будут тебя расспрашивать, как ты им объяснишь?

И я безжалостно - заметим, однако, не жалея и самого себя, - наношу последний удар, который вынужден нанести.

- Я ничего объяснять не стану. Говорить будешь ты.

Пюс резко выпрямилась, поднеся руку к горлу, будто защищается от удара.

- Я? - хрипло переспрашивает она.

- Да, ты! Скажешь им все, что угодно. Скажешь, что я принял Поля Дамьена, который приехал брать у меня интервью. Можешь показать им письмо, где я ему предлагаю это интервью, письмо, копию которого я позаботился сохранить, чтобы объяснить присутствие Дамьена. После чего ты расскажешь им, что Ганс Вамберг проник в дом и просто так, без причины убил Поля Дамьена. Разве нуждается в объяснении преступление, совершенное сумасшедшим? Или же…

Я нарочно делаю паузу, заглядывая ей прямо в глаза.

- Или же, - повторяет она, тяжело дыша.

- Или же ты скажешь им правду. Выбирай сама…

Снова беру со стола папку с тридцатью пятью страницами, в которых заключена вся задуманная мной интрига, и показываю Пюс.

- Здесь моим почерком написана вся правда от начала до конца, Если хочешь - мои признания. Эта папка - твоя, я отдаю ее тебе, оставляю на столе. Ты можешь взять ее, когда они придут, и показать им. Ты можешь сделать с ней все, что захочешь. Уничтожить или передать в полицию. Моя судьба целиком и полностью в твоих руках.

На этот раз она поняла все до конца, и постепенно ее лицо искажает страдание.

- Ты хочешь, чтобы я была тебе судьей, не так ли? - Подступившие рыданья мешают ей говорить. - Это последняя пытка, которую ты изобрел? Твоя последняя месть?

- Это не месть, Пюс, - мягко говорю я. - Это возмездие. Мне кажется справедливым, что ты первая призвана судить о степени моей вины и вынести приговор.

- Потому что надеешься, что я тебя оправдаю?

- Нет, ошибаешься. На этот раз никаких хитростей. Ты должна понять, Пюс: я потерял тебя, потерял навсегда. А человек, который тебя похитил, мертв. Все остальное для меня неважно.

- Но все-таки… - вижу, она теряет самообладание - Как, по-твоему, я поступлю?

- Не знаю. Понятия не имею, если честно. Ты, в самом деле, единственный судья. Ты знаешь, что я совершил преступление чужими руками, но ты также знаешь, что пошел я на это из любви. Потому что любил тебя до безумия в буквальном смысле этого слова, то есть как сумасшедший, способный на убийство. Если ты расскажешь им правду, я наверняка предстану перед судом, и это будет, надо признать, вполне заслуженно.

- И ты пропал! - вырывается у нее как крик. Мне знакома эта моя улыбка. Улыбка восточных мандаринов, владеющих древней мудростью, которая, если разобраться, ничто иное, как высшая форма хитрости.

- Пропал? Ну, не совсем. Мой адвокат будет ссылаться на смягчающие вину обстоятельства, говорить о преступлении на почве ревности, и мне наверняка дадут минимальный срок. Присяжные всегда снисходительны к обманутым мужьям. Уж они в этом разбираются!

В ту же секунду раздается звонок в дверь.

- Иди, - говорю я Пюс. - Иди, открой им.

Она стоит посреди комнаты, прямая, неподвижная, словно взошла на костер и ждет, когда к ней прикоснется пламя, а в глубине ее синих глаз дрожит отчаяние.