«Если», 2004 № 9 - Журнал «Если»

Сизифы в конце рабочего века, согбенные над опостылевшим камнем.

Требовалось волевое усилие, чтобы подавить нарастающее раздражение. Упрямый голем ворочался где-то под ложечкой, норовя вырасти, расправить затекшие члены, явиться в мир — резким словом, недовольной гримасой, ссорой на пустом месте.

— Свернем на Черноглазовскую?

— Там все перекопали… я на каблуках…

— Тогда по Кацарке?

— Там химчистка. От нее воняет.

— Ну ты сама не знаешь, чего хочешь…

До парка они все-таки добрались. С сознанием выполненного долга миновали ворота. Обогнули памятник пролетарскому стихотворцу со значащей фамилией: то ли Бедный, то ли Горький, то ли еще кто-то, сразу и не вспомнишь. Когда над головами сомкнулись ветви старых лип, перечеркнув и частично оживив серость небес, а асфальт запестрел редкими мазками желто-багряных листьев — голем раздражения на время угомонился. Неохотно, с ворчанием присел на корточки, задумался: как быть дальше?

Отошел на заранее подготовленные позиции, выражаясь военным языком.

Из ноздрей голема двумя струйками пара сочилась грусть. Туманом окутывала сердце, норовя осесть ледяными каплями уныния. Воскресенье, называется! Ему и ей хотелось праздника, пронзительной синевы над головой, солнечных бликов под ногами, играющих в пятнашки, палитры осенних красок и улыбок нарядно одетых прохожих. Но воскресенье обмануло простачков, обернувшись еще одной страницей будничной рутины. И солнце с небом обманули. И понурые деревья. И зомби-прохожие с отрешенными лицами. И парк обманул. Обнадежил, пригасив раздражение, заманил — и бросил на произвол судьбы, вместо праздника сунув дурно пахнущий кукиш.

Они продолжали бездумно идти по центральной аллее.

За деревьями кричали дети. Вопли отдавались в ушах резкими диссонансами, какофонией суматохи. Рассевшись на ограждении выключенного фонтана, компания парней хлестала пиво. Он и она переглянулись, с укоризной качнув головами. Юнцы и так навеселе, а сейчас добавят водки, и потянет их на подвиги. Рядом с фонтаном пустовало открытое кафе: можно обосноваться там, на дворе не холодно, взять клюквенный мусс или кофе со сливками — но не рядом же с компанией хулиганья?!

Надсадно скрипели качели. Монотонно крутилась карусель; облупленные фигуры коней, оленей, львов и космических кораблей сливались в мутную толчею. Со стороны «Сюрприза» доносился восторженный визг. Массовик-затейник уговаривал народ прыгать в мешках и ловить зубами монету в миске сметаны. За это обещались плюшевые слоны в ассортименте. Мегафон хрипел, искажая слова, превращал бодрую фальшь массовика в бред похмельного неврастеника.

— Боже, как все осточертело…

— Ага…

В боковой аллейке было тихо. Шум парка отступил, кривляясь издали, почти неслышно. Лишь шаги отдавались гулким эхом в туннеле: сверху нависли арки облетевших каштанов, по бокам — плотная стена кустов, под ногами — твердая сырость выщербленного асфальта. Аллейка забирала влево, и он слегка удивился: вроде бы раньше отсюда по кругу выбирались к Динамовской, к остановке трамвая. Впрочем, он тут сто лет не гулял, мог и ошибиться.

— И здесь эта пакость…

— Да уж…

Пакостью оказался аттракцион: дешевый, расположенный на отшибе. Угловатая халабуда параноидальной расцветки «а-ля марсианец» для любителей бодрых космоопер. Формой же аттракцион более всего напоминал купол космической станции, по которому долго и старательно бил молотом очень злой и очень большой пришелец.

Видимо, «марсианец» оскорбил его эстетические чувства.

Поверх охристых разводов, завитков и вмятин купол «украшали» черно-фиолетовые кляксы с прожилками, образуя сюрреалистический узор. Вход представлял собой разверстую пасть чудища. Над пастью кроваво мерцал единственный глаз. Рядом со входом имелась табличка с надписью. Вверху крупно: «Иллюзион «Кромешный ужас». Ниже чуть помельче: «Оптимистам вход воспрещен!». А в самом низу таблички курсивом: «Весь мир — иллюзия. Почувствуй себя реалистом!».

Им навстречу побежал, мелко семеня, улыбчивый азиат в драном лиловом халате до пят. Он и она, не сговариваясь, мысленно обозвали азиата сперва «япошкой», а там и просто — «макакой». Не важно, кем он был на самом деле: казахом, бурятом или чистокровным хохлом в гриме. И то, что «макака» облачен не в кимоно, а в халат, не играло никакой роли. Хоть переодень его в тридцать три кимоно с видами Фудзи, макака останется макакой.

— Заходити, заходити! — «япошка» принялся кланяться на манер болванчика, пыхтя и моргая лживыми заячьими глазками. — Осенно страсная узаса! Осенно! Не пожареете! О! Страсней харакири!

— Зайдем?

Он пожал плечами. Решай, мол, сама.

— Надеемся, там у вас действительно страшно?

— Страсно-страсно! Не сомнивацца! Три гривня, позаруста. Один чиравек — один гривня. Один прюс один порусяецца всего три гривня! Десиво-десиво!

— Не порусяецца! — возмутился он, передразнив нахальную «макаку». — Никак не порусяецца! Один плюс один будет два!

А она подумала, что подлец-зазывала странным образом путает буквы в словах. И акцент у него появляется и исчезает. Точно — хохол. В гриме.

Актеришка задрипанного ТЮЗа.

«Япошка» дико обрадовался, словно подслушав ее мысли:

— Два! Один прюс один порусяецца всего два! Не три!

Он хохотал басом и для верности тыкал в посетителей пальцем: один, значит, плюс один, и никак три не порусяецца.

— Два! Со скидкой! Васи биреты, позаруста! И нарево, все время нарево. Страсно-страсно, но бояцца не нада!

Напутствуемые таким образом, они вошли в оскаленную пасть. «Дешевка, — думал он. — Зачем я сюда поперся? Ну-ка, где пластмассовые скелеты, тряпичые зомби, манекены-висельники и уроды из папье-маше? Нету? Впрочем, у самого входа их и не должно быть. Чтобы человек успел слегка расслабиться…»

Они поворачивали налево, следуя совету «макаки», когда вслед им долетело:

— Наш иррюзий — руччий качества! Как везде!

Двоих рассмешило это последнее: «как везде». Философ, однако. Конфуций драный.

Но смеяться они раздумали.

Верней, голем раздражения опять заворочался и решил, что смеяться — глупо.

Предчувствия их не обманули. За первым же поворотом из стены выскочил черт. Кровавая подсветка должна была добавить инфернальности исчадию ада, но он и она лишь страдальчески скривились. Кудлатый мех на морде (небось из старой шапки сделали!), тусклые свето-диоды в «глазах», пластмассовые рожки с пузырями краски. Убожество.

— Левый рог обломан. Ничего у нас не умеют.