Говорят сталинские наркомы - Георгий Куманёв

— Делай, если он тебе приказал.

Я не видел, чтобы Сталину кто–нибудь возражал, что этого сделать нельзя, а когда я возражал, он говорил:

— Что это за человек, ему хоть кол на голове теши, он все свое.

Г. А. Куманев: Как Вы стали наркомом путей сообщения СССР

и почему новые сложные обязанности пришлось выполнять наряду с прежними?

А. В. Хрулев: В первой половине марта 1942 г., находясь по распоряжению Сталина на Калининском фронте (в это время был у командующего 4‑й ударной армии генерал–лейтенанта Ф. И. Голикова), я получил приказ о срочном возвращении в Москву. Так как дороги были зимние, не очень хорошие, а расстояние, которое отделяло меня от Москвы, было равно 500 км. Я с рассветом выехал из 4‑й армии, а глубокой ночью был уже в Москве.

Явившись к себе на службу, я сразу же позвонил Поскребышеву и попросил его доложить Сталину о моем прибытии. Поскребышев дал телефон, по которому находился Сталин, и предложил мне лично соединиться с ним. Когда я позвонил Сталину, он мне заявил, что вызвал меня с фронта по чрезвычайным обстоятельствам, а именно — по причине создавшейся критической ситуации на железнодорожном транспорте, и тут же сообщил, что для рассмотрения вопроса о работе железнодорожного транспорта создана комиссия из членов ГКО, в которую он бы считал необходимым включить и меня. Я просил меня в нее не включать, а что касается моего участия в работе Комиссии, то я могу выполнять любое поручение, не будучи ее членом. Но через час я получил постановление ГКО (это было 14 марта), в котором говорилось, что «в состав руководящей пятерки по делам НКПС» дополнительно включаются Микоян и Хрулев.

Пока шел разговор о моем участии в Комиссии, Сталин ни разу не упомянул о работе Л. М. Кагановича, стараясь рассказать мне, как это ему представлялось, о состоянии железнодорожного транспорта, о состоянии перевозок. Он, видимо, уже был кем–то достаточно осведомлен о сложившемся положении, когда говорил о Ярославской, Северной, Казанской дорогах, забитых составами поездов. Движение по ним уже почти прекратилось. Что касается таких дорог, как Сталинградская, Пензенская, Куйбышевская, Рязано — Уральская, Южно — Уральская, то они были на грани паралича, не пускали поездов и не принимали их.

Критическое положение на железнодорожном транспорте сложилось в результате ежемесячного ухудшения работы железных дорог, и только, видимо, благодаря тому, что нарком путей сообщения Каганович не докладывал о назревающей катастрофе, железнодорожный транспорт действительно зашел в тупик. Но не потому, что люди не умели работать или не умели и не хотели понимать происходящих событий.

Работа железнодорожного транспорта резко ухудшилась главным образом потому, что нарком путей сообщения не признавал вообще никаких советов со стороны сотрудников НКПС. Между тем они вносили немало ценных предложений, чтобы выйти из создавшегося положения. Каганович же кроме истерики ничем не отвечал на эти предложения и советы работников транспорта.

А тут еще начали давать о себе знать малые запасы угля на железнодорожном транспорте. Поэтому вопросу правительство постоянно вводилось в заблуждение относительно средней обеспеченности железных дорог топливом. Мол, с этим делом в целом все в порядке. На самом деле все выглядело по–другому. Дело в том, что к началу войны запас топлива был годовой на дальневосточных дорогах и месячный запас на западных, юго–западных, северо–западных и центральных железных дорогах. Захватывая обширные районы Западно — Европейской части СССР, противник не давал нам возможности вывезти даже те незначительные запасы угля, которые там имелись. Наше отступление было очень спешным и не позволило железнодорожникам полностью эвакуировать также паровозы, вагоны и другое транспортное оборудование и имущество.

Г. Л. Куманев: А как вел себя в это время Каганович?

А. В. Хрулев: В процессе работы Комиссии ГКО я наблюдал только одну перепалку между Кагановичем, Берией, Маленковым и другими членами Комиссии. Причем Каганович и в данном случае не старался воспользоваться работой Комиссии, чтобы выговорить НКПС необходимую помощь. Его аргументация была одна: «Вы ничего не понимаете в работе железнодорожного транспорта, вы никакого хорошего совета мне подать не можете…»

И вот в процессе работы Комиссии Сталин дважды обращался ко мне. В первом случае с предложением, не следует ли мне занять пост народного комиссара путей сообщения, так как это было бы полезно для армии. И когда я старался отвести от себя это предложение, доказывая, что армия может себя обеспечить и не имея своего работника в качестве наркома путей сообщения, то Сталин в ответ заявил: «Вы не понимаете существа этого вопроса».

Второй разговор уже был наиболее решительным и конкретным. Когда Комиссия находилась в Наркомате путей сообщения и вела разговор с членом Комиссии, первым заместителем наркома Б. Н. Арутюновым по вопросу обеспечения железных дорог топливом (он ведал этими вопросами), часов в 8 вечера раздался звонок в кабинет Арутюнова. Я был вызван к телефону лично Сталиным, который заявил мне, что он сегодня внесет предложение в Политбюро ЦК о назначении меня наркомом путей сообщения. Еще раз я просил его не делать этого, поскольку мой авторитет слишком мал для большой армии железнодорожников, и мне будет крайне трудно справляться с таким большим делом. Если Каганович, будучи членом Политбюро ЦК партии, будучи членом ГКО, не справился с этим делом, то как же я смогу справиться с этим делом.

Сталин начал меня убеждать, что, мол, все это вы можете получить в результате своей хорошей работы, кроме того, он обещал помогать и задал мне вопрос:

— Что, Вы не верите, что я могу Вам помочь?

И когда я отвечал, что я всему этому верю, но все–таки прошу не назначать меня наркомом путей сообщения, то Сталин в ответ на это сказал:

— Вы полагаете, что я соглашусь с кандидатурой Арутюнова, которую нам все время навязывает Берия? Но я никогда не соглашусь с этой кандидатурой и считаю, что Вы меня не уважаете, отказываясь от моего предложения.

Несмотря на мои дальнейшие просьбы о том, чтобы он, Сталин, отказался от мысли назначения меня наркомом путей сообщения, Сталин обидчивым тоном еще раз заявил:

— Значит, Вы меня не уважаете…

Не имея больше возможности доказывать и возражать против моего назначения на пост наркома путей сообщения, я спросил Сталина:

— Кто же будет начальником Тыла Красной Армии?

' Он ответил:

— Начальником Тыла останетесь Вы. Потому и целесообразно Ваше назначение наркомом путей сообщения. Являясь одновременно начальником Тыла, Вы используете все свое право наркома, чтобы в первую очередь обеспечить действующую армию.

В тот же день, 25 марта 1942 г., ровно в 12 часов ночи я получил решение о назначении меня народным комиссаром путей сообщения. И буквально тут же позвонил Л. М. Каганович, который просил срочно приехать к нему в НКПС. Я приехал в НКПС, получил ключи от стола и стул, на котором сидел нарком путей сообщения, и без каких бы то ни было формальностей вступил в новую должность. Вся процедура приема–сдачи проходила в пределах 15 минут.

Когда меня назначили наркомом путей сообщения, Сталин пригласил меня к себе на дачу, там было почти все Политбюро. Улучив момент, я подошел к Сталину и обратился к нему с вопросом:

— Я не совсем понимаю отношение ко мне в 1938 г. Мехлис и другие требовали моего ареста, а теперь меня назначили наркомом путей сообщения. Какой же контраст!

Он сказал мне примерно так: «Мехлис, как только пришел в ПУР в конце 1937 г., начал кричать о том, что Вы — враг, что Вы — участник военно–фашистского заговора. Щаденко вначале выступал в защиту Вас. Кулик, тот последовательно заявлял: «Не верю. Я этого человек знаю много лет и не верю, чтобы он был замешан в каком- то антисоветском, контрреволюционном деле». Но Вы, — говорит Сталин, — понимаете мое положение: Мехлис кричит «враг», Щаденко потом подключился к Мехлису, а Вы помните, — говорит, — как обстояло дело при решении этого вопроса в Политбюро. Когда я задавал Ворошилову вопрос, — продолжал Сталин, — что. же нам делать, Ворошилов сказал: теперь вот ведь какое время — сегодня тот или иной подозреваемый стоит на коленях и плачет, клянется, что ни в каких заговорах не участвовал, никакой антисоветской и антипартийной работы не вел, а завтра подписывает протокол и во всем сознается».

Позднее я передал весь этот разговор Ворошилову. Ворошилов возмутился:

— Это неверно. Если бы я тогда колебнулся, Вас бы не было.

Я знал, что если бы перед назначением на такой большой пост,

как нарком путей сообщения, не поставить все эти вопросы, тогда тот же самый Мехлис сказал бы: кого вы посадили в кресло наркома? Он — предатель, враг, он воспользовался тем, что его поставили на такой высокий пост, и поставит страну в тяжелое положение.