Земля зеленая - Андрей Упит

— Бривиньским лошадям кнут не требуется! — крикнул он, окинув всех взором победителя. И добавил еще громче: — Которые на рессорах, прочь с дороги, когда хозяин Бривиней едет! Но-о!

Двойные вожжи взвились в воздух и звучно шлепнули по гладким, блестящим спинам вороных. Лошади выгнули шеи, наддали, сани просвистели по мураве, а потом полозья прямо заскрежетали по гравию и камням ложбины, за ними посыпались сплошной вереницей искры, поднялось облако пыли, запахло гарью.

По Бривиньской горе прокатился самый «большой» смех Преймана, какого еще не слыхивали. Лизбете пожала плечами.

— Одурели, прямо одурели! — с сердцем сказала она и пошла в дом. Эта «штука» казалась ей глупой и недостойной владельца Бривиней.

По большаку Мартынь пустил лошадей резвой рысью. Оскорбленных и рассерженных неподходящей запряжкой, их вначале приходилось сдерживать. Пешие богомольцы давно уж прошли, а редкие проезжие от удивления раскрывали рты и долго смотрели вслед безумным ездокам.

На прогоне усадьбы Викули жена кузнеца Лиепиня привстала на цыпочки и, размахивая руками, сзывала остальных подивиться на это чудо. Из Лапсенов никто не показывался, никто ведь ничего не знал и не ожидал. На горке Рийниеков лошади сами приостановились и пошли шагом, бока у них раздувались, как кузнечные мехи, а у Машки взмокли от пота бедра. Но как раз мимо Рийниеков и надо было промчаться как можно резвее — вожжи опять хлестнули по потным спинам, сани прогудели, минуя кучи строительного материала, седоки не обернулись и не видели, посмотрел на них кто-нибудь из Рийниеков или нет. Братья Лупаты, как два солдата на часах, стояли возле своей землянки. «Глядь-ка, Иоргис», — подтолкнул Иоргиса Карл, а тот тоже ответил: «Гляди-ка, Карл!»

Шлагбаум на железной дороге был поднят. Но Кугениек с фиолетовым лицом вскочил со скамьи у будки и, потрясая свернутым флажком, выругался, точно полозьями можно было повредить рельсы сильнее, чем колесами. По песчаной церковной дороге лошади уже отказывались бежать, хотя здесь проезжих и прохожих было достаточно, за речкой Колокольной их виднелось еще больше, а на горе, за рвом, они кишмя кишели.

На Колокольной горе, у ивы Ванаг толкнул Мартыня в спину.

— Видал, какие чудеса?

Мартынь, да не увидит! На другую гору поднималась невиданно высокая тележка с двумя седоками: возница — тонкий, длинный; огромная голова хозяина казалась поставленным на плечи шаром. Когда лошадь поворачивалась наискосок к солнцу, блестела не только тележка, но и лакированная дуга. Ванага прямо-таки уязвил этот блеск, Мартынь Упит стиснул зубы и не мог промолвить ни слова — очень уж важно ехал Волосач, такой роскоши он все же не ожидал. Взгляд и мысли его метались, искали к чему бы придраться. Но они уже спускались вниз, уже скрылось за горкой великолепие Рийниека, виднелись только спины ездоков и голова лошади. Но всмотревшись хорошенько в эту дугу, можно было заметить, что она движется, что она движется неровно, а вздрагивает и словно подскакивает. Мартынь обернулся, широкое лицо просияло в радостной улыбке.

— На пол-трех! На пол-трех! — показал он рукой вверх и вниз.

Просиял и хозяин Бривиней: лошадь Рийниека хромала, и притом на переднюю ногу, в этом не было никаких сомнений! Именно на это они рассчитывали, и расчет оказался правильным. Что толку в блестящей тележке и глянцевитой дуге, если в оглоблях кляча, и та хромает. Кони господина Бривиня не хромали, Мартынь ехал без кнута, зато с двойными вожжами, чтобы не разнесли… Господин Бривинь перебросил ногу через край саней, выпрямился и гордо задрал бороду.

Ему хорошо задирать, а у Мартыня сердце стучало так, что в ушах звенело. Главная опасность еще впереди: обогнать себя никто из дивайцев добровольно не позволял, какой-нибудь испольщик пли арендатор, перевернув кнут, стегал своего одра кнутовищем, чтобы только не пропустить вперед землевладельца. Однако на ровном месте за эту несчастную клячу Рийниека нельзя поручиться — хоть и хромает, но вышколена на почтовых дорогах, ноги длиннее, чем у большого вороного, на рыси проворнее Машки, а кнут у Букиса новый, с тремя узлами на конце. Но обогнать необходимо, от этого зависит весь успех и все впечатление от выезда на санях.

Ванаг это знал, но не вмешивался. Опасно вмешиваться, когда Мартынь Упит сидит, подавшись вперед всем телом, упершись ногами о передок, натянув вожжи, готовый к молниеносному удару, и горящими глазами следит за дорогой, за всем, что впереди.

Впереди было много чего, в один миг все нужно учесть и взвесить. По обеим сторонам на Почтовую горку взбирались густые ряды пеших богомольцев, по одну сторону шли все три сына Викуля, словно вереница журавлей; по другую — Мартынь из Личей, надвинув на глаза козырек картуза, за ним — три дочери кузнеца с почты, а дальше — сам кузнец Балцер, высокий, согбенный, как крюк для витья пут. Батраки и девушки, женщины с ребятишками, старухи из богадельни — два людских потока. Посередине дороги двигались в гору три подводы; их только что нагнали Букис с Рийниеком на блестящей тележке, которая мерно покачивалась на черных, невиданно высоких рессорах. «А, не свернули, — в гору хромая кляча не вытянет!» На этом строился весь расчет Мартыня. Стук сердца еще сильнее стал отдаваться в ушах. Он быстро свернул под острым углом на Даугавский большак, мимо почтовой кузницы, по каменному мостику через ров. Передняя подвода почти на вершине горы, лошадь рослая, если ее пустят рысью, обогнать будет нелегко: вороные из сил выбились и тянулись пристать к веренице телег, чтобы пойти шагом и передохнуть. Мартынь вгляделся пристальнее: да ведь передний, на рослой лошади, Калвиц из Силагайлей, — этот свинью не подложит.

Вожжи взметнулись, Мартынь гаркнул и стегнул по бокам, где почувствительнее. Вороные привстали на дыбы и рванули мимо, только четыре упряжки промелькнули, возница не успел ничего разглядеть, для него сейчас весь мир сосредоточился в ногах лошадей, в сверкающих, выбивающих искры подковах, в этом гневном храпе и в брызгах пены, которая вылетала из запыленных ноздрей. Клубы пыли окутали пешеходов, мелкий гравий отскакивал им в лицо, — разбрасывая искры, визжа по камням и комьям засохшей глины, сани взлетели на Почтовую горку. Позади прозвучала гневная брань и восторженный смех. Бривиньские ездоки ничего не слыхали. Сами они не видали, но другие потом рассказывали, как Ванаг сидел выпрямившись, подперев рукою бок, словно генерал, а Рийниек выхватил у Букиса кнут и как безумный нахлестывал свою клячу.

Только возле березовой аллеи, у пасторской усадьбы, Мартынь оглянулся. Соперники только что поднялись на горку и больше не старались их нагнать. Победители переглянулись смеющимися глазами — поездка превзошла все ожидания. Мартынь придержал лошадей, чтобы бежали тише. Когда они поравнялись с яблоневым садом усадьбы Сниеджас, на церковной колокольне зазвонил Томас — из аллеи на большак выехал пастор.

Пакля-Берзинь еще издали поспешил навстречу принять вожжи и привязать лошадей к коновязи у корчмы. Мартынь Упит стащил с саней попону и набросил на лошадей: у вороного вокруг хомута бугром сбилась пена, а у Машки дрожали ноги, с пахов беловатыми струйками сбегал пот. Когда возница подошел, чтобы вынуть покрытые пеной удила, она отворотила морду и сердито фыркнула.

Неторопливой рысцой подъехал Калвиц и остановился рядом, его крупные передние зубы блестели из-под висячих белесых усов. Калвициене тоже улыбалась: хозяин их Андра небось всем показал, как ездят дивайские хуторяне. Только чуть спустя подъехал шагом и Букис, Волосач казался совсем-совсем равнодушным: ему спешить некуда, на такой тележке можно посидеть и подольше!

Ванаг размял затекшие ноги. Теперь следовало бы пропустить полштофа пива. Но Тамсааре, проклятый эстонец, никогда не открывал корчмы до богослужения, окно прикрыто ставнями. Они перешли через дорогу и стали подниматься на горку к церкви… Под липами толпились девицы, торопившиеся еще раз заправить под платочки волосы и накусать губы, чтобы покраснее были. Только что подошедшие мужчины рассказывали о сумасбродной поездке господина Бривиня, и все с изумлением и восхищением поглядывали на поднимавшихся в горку хозяина и его старшего батрака. Когда они подошли к церковным дверям, звон внезапно умолк — это был знак, что подъехал пастор, но им обоим показалось, что это в их честь.

Церковь была битком набита — казалось, никому не найдется больше места, особенно тесно на левой, женской половине. Они протиснулись по проходу, где мужчины и женщины стояли вперемежку, до передней скамьи у алтаря. Господин Бривинь редко бывал в церкви, но все знали, что, кроме как на первой скамье, он нигде не сядет. Какой-то старичок проворно вскочил, и так же проворно Мартынь Упит занял освободившееся место, он знал, что остальные потеснятся. Оставить стоять Ванага — невозможная, просто немыслимая вещь.