Коммод. Шаг в бездну - Михаил Ишков

Удивительно, но Коммод решительно довел до конца свое решение проявить милость. Так случалось не часто. Император не поленился лично спуститься в подвалы и допросить нескольких отъявленных, как их представил Переннис бунтовщиков. Вся их вина состояла в том, что они были богаты — в этом Коммод убедился сразу после начала допроса. Не затягивая дела, он предложил подследственным мировую: те переписывают на его имя половину состояния, после чего могут убираться прочь. Он, цезарь и август, гарантирует им личную безопасность и неприкосновенность оставшегося имущества. Задержанные пали к его ногам и облобызали колени.

До самого Нового года Рим праздновал чудесное спасение жизни императора. В храмах, посвященных древнейшим римским богам, совершались жертвоприношения в честь божественного провидения. Не отставали также последователи новомодных культов Гермеса Трисмегиста и солнечного Митры. В храме Эскулапа, расположенном на острове посреди Тибра, были проведены таинства, обещавшие правителю крепкое здоровье и долгую беспробудную жизнь.

Жрецы храма Исиды на Марсовом поле, обеспокоенные подобным усердием соперников, решили провести мистерию, на которую был приглашен сам император. Переннис уверил императора, что чудеса, сотворенные Полевой богиней, неисчислимы. Кому, как не приравненному к богам владельцу Рима, подружиться с вечной заступницей смертных, охранительницей жизни. Коммод заинтересовался невиданным ранее зрелищем и согласился принять участие в тайном обряде, после которого благодатная и могущественная Исида примет его как родного сына, мужа и отца.

Торжественная церемония была проведена в день весеннего равноденствия. Обнаженный по пояс Коммод был включен в состав праздничной процессии. Поставили его между жрецами. Распевая гимны, на этот раз особенно многочисленная процессия обошла храм, затем направилась к священной роще. В этот торжественный момент цезарь внезапно принялся колотить следовавших возле него жрецов по бритым наголо головам врученной ему святыней — жезлом с изображением бога Анубиса. После окончания скомканной церемонии Коммод горячо пожаловался Тертуллу.

— Поверишь ли, Постумий, все началось просто замечательно. На душе такая благость. Сладкая музыка, все вокруг в белом. Я уже всерьез уверовал, что Исида — мощная богиня, и что же я замечаю вокруг. Один из жрецов, державший ее изображение, зевает, другой чешется, третий вообще обнаглел и посмел пустить ветры. И это в моем присутствии! Рядом с братом, сыном и мужем Исиды?! Необходимо было сразу привести их в чувство, чтобы они тоже испытали благоговение и восторг.

В день праздника Конкордии (22 февраля) городские магистраты постановили соорудить статую императора и поставить ее на форуме рядом с изображениями его великих предшественников. Коммод поддержал это решение, заметив, что народ должен знать своих героев в лицо, однако остроумно добавил, что не желает стоять в толпе. Установить изваяние следует там, где оно принесет наибольшую пользу для общества.

На очередном собрании коллегии Геркулеса император обратился к присутствующим, где, по их мнению, полезней всего поставить статую императора? Предложения посыпались самые разные — от Старого форума, до создания нового, имени Коммода (ее озвучил Дидий Юлиан), где и вознести под небеса неслыханной высоту колонну, на вершине которой водрузить героя, указывающего палицей путь к светлому будущему.

Коммод недоуменно поглядел на Дидия.

— Как же я, дядюшка, смогу палицей указывать направление? И кто сумеет снизу разобрать, куда указываю? Памятник должен был предельно лаконичен, напоминать о главном. Что есть самое главное в настоящий момент?

— Уничтожение врагов, величайший! — опередил всех с ответом новый префект претория.

— Тигидий, у тебя только кровь и грабеж на уме. Где сила разума, где воплощенный замысел борца за справедливость? А что думает по этому поводу наш знаменитый стихотворец? — император повернулся к Тертуллу.

Тертулл уверенный, что слово «знаменитый» цезарь вплел ради насмешки, тем не менее, испытал что‑то похожее на прилив гордости и радости — все‑таки ценит и какая никакая слава у него все‑таки есть, — начал так.

— По моему мнению, господин…

Коммод перебил его.

— Нас интересует не мнение, а дельный совет. Или ты, — он погрозил стихотворцу указательным пальцем, — сраженный чарами дочери Норбана и тем самым проявивший недопустимую мягкотелость и близорукость к врагам империи, уже не в состоянии испытывать вдохновение в моем присутствии? Давай, Тертулл, выкручивайся. Просвети нас, погрязших в казнях и злодействах.

Поэт смешался, его густо бросило в краску. Гости захохотали. Кроме императора, по — прежнему пристально, с серьезным выражением лица, разглядывавшего проявившего мягкотелость стихотворца.

— Смелее, смелее, — поддержал придворного историографа повелитель.

— В детстве, читая о подвигах Геракла, меня более других поразил его бой со Стимфальскими птицами. В бою с ужасающими порождениями Марса, мечущими на земли стальные перья, ему пришлось проявить не только храбрость и силу, но и выдающееся искусство стрельбы из лука, изворотливость и римскую ловкость.

— Ближе к теме, — предупредил цезарь.

Каждый раз, когда на ум Коммоду приходила какая‑нибудь дерзновенная и откровенно невыполнимая идея, он непременно обращался к поэту. От этих вопросов Тертулла сразу бросало в жар. Подобных идей у Коммода было пруд пруди, и попробуй возрази, сострой скептическую гримасу! В скептика мог тут же полететь золотой кубок или тарелка, а то и кусок куриного мяса или рыбы. Правда, потом, все увесистое, что попало в несчастного, объявлялось подарком цезаря, и гость мог забрать эти предметы домой. У Тертулла уже скопилось в доме несколько золотых сервизов, а серебряных ложек, плошек, фиалов, кратеров и тому подобных кухонных принадлежностей сразу и не сосчитать. Однажды ночью, вволю налакомившись Норбаной, он признался любимой, что рано или поздно наступит момент, когда Коммод «зафинтилит» в него мраморным канделябром, бронзовыми водяными часами, переносной жаровней или полуметровым бронзовым рогом для вина, и ему, бездарному историографу, трусливому царедворцу и, вообще, падшему поэту, придет конец. Норбана начала успокаивать поэта, пальчиками на ногах почесывать ему икры. Тертулл вмиг растаял и вновь погрузился в нее.

Вот и на этот раз Тертулл перевел дух и попытался придумать что‑нибудь заковыристое, неожиданное, способное заинтересовать императора. Теперь Норбаны рядом не было. Он спросил себя, зачем завел разговор о Стимфальских птицах? Зачем брякнул, что это его любимый подвиг? Собственно Тертуллу как всякому здравомыслящему человеку было плевать на лернейских гидр, стимфальских птиц, быков, коней Диомеда и прочих сраженных героем чудищ, а также на похождения, погромы, оргии, которые устраивал легендарный грек по поводу и без всякого повода, но попробуй объявить об этом вслух! Так, с горечью добавил про себя Тертулл, по части изобретения немыслимых, противных разуму и добронравию выдумок, все, кто был близок к Коммоду, становились немножечко Коммодами.

— Я жду, — напомнил император.

В триклинии стало тихо как на кладбище. Между тем цезарь уже примеривался к тяжелому бронзовому подсвечнику, что стоял возле него.

— Я полагаю, — прокашлявшись, продолжил стихотворец, — повелитель должен быть изображен с луком в руках.

Коммод в раздумье повел головой, затем кивнул.

— Может быть. Но где поставить?

В этот момент Тертулла осенило! Божья искра осветила тьму, пробила страх, все стало ясно. Он даже привскочил со своего ложа.

— Напротив храма Кастора и Поллукса, где собирается на свои заседания сенат! Поставить так, чтобы каждый выходящий из храма был уверен, что мраморный Геркулес целит в него. Это будет доходчиво и вразумительно.

Император захлопал в ладоши. Лица гостей сразу просветлели.

— Ловко придумал, стихоплет, — поднял фиал император. — За тебя. А то распустил сопли. Со страху, небось, коленки задрожали. Выходит, человека стоит только попугать, он такое способен выдумать, что никакому образованному умнику на досуге и не приснится.

Император внезапно посерьезнел.

— Я шучу, и впредь предупреждаю, чтобы ты, Тертулл, и вы все прочие, перестали дрожать и за каждым моим вопросом видеть смертный приговор. Здесь собрались друзья. Я не наказываю за шутку, даже самого оскорбительного свойства, я сам не прочь пошутить. Я всегда готов понять человеческие слабости, только не тряситесь вы в моем присутствии как коровы на бойне. Назовите мне хотя бы один случай, когда я казнил бы невинного?

Гости встретили его призыв общим благожелательным молчанием. Коммод рассердился.