Земля обетованная - Эрих Ремарк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тебя это правда интересует?
— Да нет. Просто так спросил, от смущения.
— Слава Богу! А то я уж начал в тебе разочаровываться. Не стоит бестактными вопросами принуждать человечество к бестактным ответам. Отведаем лучше водки!
Но тут на входе послышались характерные припрыгивающие шаги Лахмана.
— Господи, этому-то что понадобилось? — удивился я. — Он же вроде бы нашел себе кассиршу из кинотеатра, на которую теперь молится.
Мойков снова улыбнулся. На сей раз улыбка долго блуждала по его широкому, просторному лицу — она зародилась в глазах и в глазах замерла.
— Жизнь совсем не так проста, Людвиг. Бывает что-то вроде извращенной мстительности. Да и ревность — это не водопроводный кран, чтобы перекрыть его, когда захочешь.
Ковыляя, вошел Лахман. Следом за ним, в кильватере, вплыла блондинка, похожая на укротительницу — мускулистая, с выпяченным подбородком и черными, толстыми бровями.
— Моя невеста! — гордо представил он. — Мисс Мак-Крейг.
Укротительница кивнула. Лахман тем временем разворачивал что-то, завернутое в красную подарочную бумагу.
— С юбилеем тебя, Владимир! — торжественно объявил он. — При твоей вере трудно подыскать подарок.
Это была русская икона — маленькая, на золотом фоне. Мойков обескураженно смотрел на нее.
— Лахман, дорогой, — сказал он как можно мягче. — Я же атеист.
— Болтовня! — нисколько не смутился Лахман. — Каждый человек во что-нибудь да верит! Иначе на что бы я жил? К тому же это не Христос и не Богородица. Это святой Владимир. В себя-то ты, надеюсь, пока что веришь, или тоже нет?
— В себя как раз меньше всего.
— Болтовня! — повторил Лахман, бросив взгляд в мою сторону. — Это все философствования нашего дружка Людвига Зоммера. Забудь и не вспоминай!
Я смотрел на Лахмана и не узнавал. Столь бодрым тоном вечный плакса и нытик Курт никогда еще не разговаривал на моей памяти; видно, любовь и вправду творит чудеса — он даже подтянулся и как будто окреп.
— Что вам предложить? — вежливо спросил Мойков, озабоченно покосившись на бутылку.
— Кока-колы, — ответил Лахман к немалому нашему облегчению.
— А для дамы?
— У вас есть шартрез? — сквозь мощные челюсти пискнул этот щелкунчик неожиданно тоненьким фальцетом.
— Желтый или зеленый? — невозмутимо уточнил Мойков.
— А что, разве бывает желтый?
— Здесь — да. — Это был любимый напиток Рауля.
— Тогда желтого, я такого еще не пробовала. Можно сразу двойной? А то от этих курильщиков в кинозале у меня горло першит.
— Хоть всю бутылку, — великодушно ответил Мойков и наполнил ей рюмку, не забыв налить водки себе и мне.
Лахман и мисс Мак-Крейг сидели рядышком, как голубки, смотрели на нас и выжидательно молчали. Все-таки ничего нет глупее полного счастья, подумал я. Особенно когда приходится озарять его вспышками остроумия, пытаясь поддержать что-то вроде разговора. К счастью, в холл как раз сошли Рауль и Джон, и беседа разом оживилась. От неожиданности оба глянули на мисс Мак-Крейг с таким отвращением, будто увидели освежеванного тюленя, но, осознав свою промашку, тут же наперебой стали состязаться друг с другом в изощренной галантности. Минутой позже на лестнице появилась графиня. Ее соколиный взор мгновенно взял на прицел бутылку, и глаза старой дамы тут же увлажнились ностальгической слезой.
— Россия! — прошептала она. — Великая, изобильная держава! Родина всякой души! Матушка-Русь!
— Плакала моя именинная водка, — прошептал Мойков.
— Подмени бутылку, — посоветовал я. — Твоя тоже хорошая. Она и не заметит.
Мойков ухмыльнулся.
— Это графиня-то не заметит? Она отлично помнит любой банкет сорокалетней давности. И особенно, какую там давали водку.
— Но ведь твою-то она тоже пьет.
— Она и одеколон выпьет, если ничего другого не будет. Но вкус не утратила. Так что сегодня нам уже не вырвать бутылку из ее когтей. Разве что по-быстрому выпить все самим. Хотим мы этого?
— Нет, — твердо ответил я.
— Вот и я так думаю. Значит, оставим графине.
— Я и эту не особенно хотел. Дай мне лучше твоей. Она мне как-то больше нравится.
Мойков одарил меня проницательным взглядом своих широко раскрытых, не мигающих глаз мудрого старого попугая. Я видел: он думает о многих вещах сразу.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Ты у нас настоящий кавалер в самых разных смыслах и направлениях, Людвиг. Благослови тебя Бог. И храни, — добавил он неожиданно.
— От чего? От кого?
Заметив, что графиня на него не смотрит, Мойков одним быстрым движением опрокинул в себя полную до краев стопку. Потом, отерев рот тыльной стороной огромной ладони, бережно поставил стопку на стол.
— Только от самого себя, — ответил он. — От кого же еще?
— Останьтесь с нами, господин Зоммер, — упрашивал меня Рауль. — У нас импровизированное торжество в честь Владимира. Может, последний его день рожденья, — добавил он шепотом. — Кто в наши-то дни живет больше восьмидесяти?
— Те, кому восемьдесят один и больше.
— Это уже библейский возраст. Вы бы хотели дожить до такой старости? Пережить свои желания, свой голод, свои вожделения? Какая тоска! Хоть сразу вешайся.
У меня на этот счет были совсем другие взгляды, но я не стал разъяснять их Раулю. Я торопился уйти. Мария Фиола ждала меня в своей уютной чужой квартире.
— Оставайтесь! — наседал Рауль. — Не будьте занудой, вы никогда им не были! Может, последний день рожденья у Владимира. Вы ведь тоже его друг!
— Мне надо идти, — сказал я. — Но я еще вернусь.
— Точно?
— Точно, Рауль.
Внезапно я почувствовал — меня втягивают во что-то, что смахивало на маленькое предательство. Я не сразу понял, в чем дело, да и глупо было думать о такой ерунде. Мойкова я видел каждый день и прекрасно знал, что на собственный день рожденья ему глубоко наплевать. Тем не менее я сказал:
— Я ухожу, Владимир. Но, возможно, еще успею вернуться до того, как вы разойдетесь.
— Надеюсь, что не успеешь, Людвиг. Не будь дураком. — Мойков шутливо ткнул меня в плечо своим огромным кулачищем и подмигнул.
— Последние капли твоей настоящей водки утекают, — вздохнул я. — В аристократическое горло графини. Она только что разделила остатки с другом Рауля. Недоглядели мы.
— Не страшно. У меня еще две бутылки есть.
— Настоящей?
Мойков кивнул.
— Мария Фиола сегодня после обеда принесла. И я их надежно припрятал. — Заметив мое удивление, он спросил: — А ты разве не знал?
— Откуда же мне это знать, Владимир?
— Тоже правильно. Одному Богу известно, откуда она добывает этот райский напиток. В Америке его не купить, я точно знаю.
— Наверное, у какого-нибудь русского, это самое простое объяснение. Ты все забываешь, что Америка и Россия союзники.
— Или у американского дипломата, который получает ее прямо из России, а может, и из русского посольства в Вашингтоне.
— Не исключено, — согласился я. — Главное, она у тебя есть. И в надежном укрытии. Какой смысл гадать о происхождении своей собственности?
Мойков рассмеялся.
— Золотые слова. Слишком мудрые для твоего-то возраста.
— Такая уж у меня проклятая жизнь. Все не по годам рано и с лихвой.
Я завернул на Пятьдесят седьмую улицу. Променад гомосексуалистов на Второй авеню был в полном разгаре. Тут и там слышались радостные оклики, приветствия, взлетали в грациозных и расточительных жестах руки, и все это было отмечено печатью какого-то ликующего эксгибиционизма: в отличие от нормального променада с нормальными влюбленными парочками, где царит скорее тяга к укромности и секретам, здесь, напротив, наблюдался своеобразный парад беззаботной, едва прикрытой непристойности. Хосе Крузе кинулся ко мне, как к старому знакомому, и повис у меня на руке.
— Как насчет коктейля в дружеском кругу, mon cher[41]?
Я осторожно высвободил руку. Со всех сторон на меня уже поглядывали, как на лакомый кусочек.
— В другой раз, — ответил я. — Спешу в церковь. Там у моей тети отпевание.
Хосе так и покатился от хохота.
— Неплохо, ей-Богу! Тетя! Ну, вы и шутник! Или, может, вы не знаете, кто такая тетя?
— Тетя есть тетя. Эта тетя была старая, вздорная и к тому же негритянка.
— Друг мой, тетя — это старый педераст! Счастливого отпевания! — И он хлопнул меня по плечу.
В тот же миг я увидел, как его палевый пудель Фифи невозмутимо поднимает лапу возле газетного киоска. Киоскер Куновский со своего места не мог видеть Фифи, но у него, вероятно, уже выработалось шестое чувство. Внезапно вскочив, он пулей вылетел из двери, опрокинул по пути стопку журнала «Лайф» и с яростным воплем метнулся за угол в явном намерении дать Фифи пинка. Однако Куновский опоздал. Помахивая хвостиком, Фифи с невиннейшим видом трусил прочь, удалившись от места преступления уже метров на десять.