Чингисхан: Покоритель Вселенной - Рене Груссе

Осенью 1222 года царь и двор направились на север. Чанчунь их сопровождал. По дороге монгольский Герой постоянно посылал другу-философу всевозможные сладости, в том числе фруктовые и арбузные соки.

21 октября, находясь между Амударьей и Самаркандом, Завоеватель приказал поставить шатер и пригласил туда монаха, чтобы услышать лекцию о даосизме. На беседе присутствовал канцлер Чинкай, а Елюй Ахай переводил. «Император узнал много интересного, и слова мудреца покорили его сердце».

Философская беседа имела продолжение 25 октября, ночью. Речь монаха произвела на Чингисхана такое сильное впечатление, что было велено записать ее на китайском и уйгурском языках. Скорее всего, китаец пересказывал внимательному хозяину изречения Лao-цзы и Лe-цзы, легендарных основоположников даосизма, живших за четыре-пять веков до Христа, или изречения Чжуан-цзы, еще одного мудреца, современника Аристотеля. Не исключено, что Завоевателю пришлось услышать следующие строки из «Дао дэ цзина»:

Великий квадрат не имеет углов;Большой сосуд долго изготовляется;Сильный звук нельзя услышать;Великий образ не имеет формы.

Возможно, монах попытался обучить великого монгола основам даосской аскезы, изложенной в «Книге Ле-цзы»: «Мое сердце сосредоточилось, мое тело исчезло. Мои ощущения стали подобны друг другу. Я более не чувствую ничего — ни того, на чем находится мое тело, ни того, на чем покоятся мои ступни. Подобно сухому листу, то на восток, то на запад меня несет ветер, и я уже не знаю, кто кем управляет: ветер мной или я ветром».

Той прекрасной ночью 25 октября 1222 года, под Самаркандом, анахорет, возможно, поведал Завоевателю что-то из «Книги Чжуан-цзы», из ее второй главы «Сглаживание противоположностей», например: «…Как знать, почему это так, как знать, почему это не так? Однажды Чжуан-цзы приснилось, что он бабочка, счастливая бабочка, которая радуется, что достигла исполнения желаний, и которая не знает, что она Чжуан-цзы. Внезапно он проснулся и тогда с испугом увидел, что он Чжуан-цзы. Неизвестно, Чжуан-цзы снилось, что он бабочка, или же бабочке снилось, что она Чжуан-цзы».

Возможно, собеседники, вторя Ле-цзы, этому «китайскому Гамлету», увидев на обочине череп, говорили: «Этот череп и я знаем, что, в сущности, нет ни жизни, ни смерти».

Возможно, наконец, что китайский любомудр пересказывал монгольскому царю миф о платоновской небесной большой птице так, как он изложен в «Книге Чжуан-цзы»: «Направляясь в Южный океан, Пэн (или Феникс. — Е. С.) поднимает волны на пространстве в три тысячи лье. Опираясь на вихрь, Пэн взлетает на девяносто тысяч лье и улетает, пользуясь ветром, который дует к шестой луне… Птица Пэн кажется испарением, пылинкой, а ее движение — дыханием, которым овевают друг друга живые существа. Лазурь неба — это его настоящий цвет, так как оно далеко и нет ему ни конца ни края. Посмотрев вниз, Пэн видит то же самое, вот и все».

Эти слова, при всей их метафизичности, не вполне доступной пониманию Чингисхана, несомненно, произвели на него глубокое впечатление.

10 ноября монах пришел к Завоевателю в очередной раз.

— Дикий обитатель гор, — заявил он в ответ на приветствие хана, — уже давно обрек себя на одиночество и поиски Дао.[58] Но в лагере вашего величества, где меня окружает суета, сосредоточиться я не могу и потому прошу разрешения удалиться.

Чингисхан снова проявил великодушие и, зная, сколь тяжел был бы путь зимой для одинокого странника, сказал гостю:

— Я сам собираюсь возвращаться на восток. Не хотел бы ты поехать со мной? Подожди немного. Скоро возвратятся мои сыновья. А пока поговорим о твоей науке. В ней еще не все мне понятно.

Сколь по причине непогоды, столь и из ответной любезности китаец провел зиму 1222/23 года в Самарканде, щедро раздавая милостыню его несчастным жителям, два года назад волею судеб отданных в руки монголам.

10 марта, гонясь за раненым медведем во время охоты под Ташкентом, Чингисхан упал с лошади.

— Это знак Неба, — нравоучительно заметил даос, имея в виду опасность охоты для человека не совсем молодого.

— Ты прав, — ответил Завоеватель. — Но мы, монголы, звероловством занимаемся с детства и от этой привычки избавиться уже не в силах.

8 апреля Чан-чунь наконец простился с Есугаевым сыном. На прощание тот вручил ему скрепленный царской печатью указ, освобождавший ученых-даосов от налогов, и дал в сопровождающие одного из своих военных чиновников.

«Путь человека» в китайской философии

Путь китайца лежал через Чу, Или и Алмалык, а также через Джунгарию с ее бурями, до неузнаваемости изменявшими облик пустыни не без помощи, как утверждали тамошние жители, злых духов. Ему опять, но уже в обратном направлении, пришлось идти по перевалу Давст, по безводной и голой пустыне Гоби и, минуя враждебных тангутов, далее на юго-восток, через Ширгин в Онгин, затем в онгутский Куку-ото и наконец в китайскую провинцию Шаньси, куда он попал уже в июле 1223 года.

Через четыре года, в 1227 году, Чан-чунь умер.

Сочувственный интерес, проявленный к китайскому даосизму Чингисханом, подвиг приверженцев этого учения соорудить стелу. Она была воздвигнута в 1219 году, то есть за 24 месяца до встречи Завоевателя с Чан-чунем, по инициативе монаха, которому надлежало сопровождать Чан-чуня в его путешествии в Афганистан. Говоря от имени монгольского царя, она представляет его в довольно курьезном, чисто даосском виде. «Небо, — читаем мы на ней слова, якобы сказанные Чингисханом, — устало от надменности и любви к роскоши, достигших в Китае своего предела. Я живу на севере, где алчность возникнуть не может никогда. Я возвращаюсь к простоте и чистоте, сообразуясь с умеренностью (все это идеалы даосизма. — Р. Г.). Что касается одежд, которые я ношу, или пищи, которую принимаю, то все это такие же лохмотья и та же еда, что у пастухов и конюхов. Я обращаюсь с простым народом так же сочувственно, как с детьми, а со своими воинами, как с братьями. Принимая участие в битвах, я всегда нахожусь впереди всех. За семь лет я совершил великое дело, и отныне во всех шести измерениях пространства все подчинено одному закону».

Эта фразеология носит сугубо даосский характер. Но последнее предложение, хотя и скопировано с победных реляций древнекитайских императоров, без сомнения, содержит в себе отражение свойств монгольского царя или, если угодно, представление о себе, которое он пытался создать у своих современников.

Небезынтересно сравнить уважительное почтение, с каким Чингисхан внимал советам мудрого китайца, с его презрением к болтовне пустых говорунов. Принципиально не любя придворного протокола, он требовал, чтобы князья его дома от него воздерживались тоже. «Принцы крови обращались к нему только по имени Темучжин, к которому и в своих грамотах он не добавлял никаких почетных титулов».