Диспансер: Страсти и покаяния главного врача - Эмиль Айзенштрак

— А вот эти проклятые слова, Ройтер, уста человеческие (а врачебные тем более!) не должны выговаривать: «Мало ли кому что…». Вас много, а я один… Не моего района… Не мое дело… Но разве не комедия, Ройтер, что это я говорю тебе — работяге, натруженному до упора? Или это трагедия? Ты же рабочая лошадь. Не от лени же тебя заносит, не от желания выкрутиться, увернуться от работы. Бескорыстно в свой выходной день приходишь ты на «Открытый прием» два раза в месяц. А будет нужно — и десять раз придешь, и ночь будешь сидеть, зачем тебе личное время?

Нет, не от лени тебя заносит, Ройтер. Комедия с тобой? Трагедия у тебя? В чем дело? Куда заносит? Откуда несет? Ах, ответы на эти вопросы уходят черт знает куда, в те стародавние или даже старо древние времена, когда только что (первым еще изданием!) вышла сия фраза, столь поразившая твое воображение: «И если не я, то кто же…».

Впрочем, на такой глубине мы легко можем заблудиться, запутаться.

Пожалуй, вынырнем на поверхность. Ройтер спрашивает:

— Почему твоя заведующая безобразничает, почему она

такая безграмотная?

Я отвечаю:

— Она не клиницист, она организатор здавоохранения… представитель, так сказать, лженауки…

— А-а-а-ах! — кричит кто-то сбоку — жалобно, мучительно, как ребенка ударили. Это молодая сестричка, воспитанница, носительница его мудрости и морали. Я оборачиваюсь.

На лице ее ужас, растерянность, негодование, руки молитвенно сложены, зрачки расширены. Она шепчет:

—Разве так можно… Как же это… Как же…

Но я слышу:

— Изыди, сатана… Чур меня… Изыди…

Ройтер посылает ей мягкую, но и чуть снисходительную свою полуулыбку, которая означает: «Прелестное дитя, но все ж — дитя…»

Он оборачивается ко мне, уголки его губ чуть передвигаются, изменяя позицию и затаенный смысл: с этаким ли ей вепрем тягаться? Пожалуй, это сделаю я сам, как маэстро… Вслух он говорит:

— Ладно, времени сейчас мало, а вот на днях приезжай, и я, так и быть, прочитаю тебе небольшую лекцию по организации здравоохранения.

— И я тебе кое-что прочитаю, — говорю я, — может, даже сумею тебя переубедить.

— Никогда! Никогда! — кричит, сбоку юная послушница.

Она снова подымает глаза и руки к потолку, к небу, к своей чудотворной иконе, которую мне никогда не осквернить:

— Никогда! Никогда! Никогда вам не переубедить моего учителя!

Это верно. Его не переубедить. Меня — тоже. Не первый раз мы читаем друг другу свои маленькие лекции. У Ройтера железные аргументы. Моя позиция смехотворна, потому что я сам организатор здравоохранения и по должности и по натуре. По мнению Ройтера, я всю жизнь только и занимаюсь этой самой организацией, и он, как старый специалист, всю мою жизнь в этом плане проследил и отмерил.

— Ничего подобного! — кричу я. — Никогда я этим не занимался!

— Занимался, занимался, — усмехается Ройтер, любезно загоняя в угол, — и документы остались. Ты ведь не только этим занимался, но еще и описывал свои занятия в соответствующих журнальчиках, потомству, так сказать, на память. Так мы узнали, — продолжает Ройтер, — о записи медицинской документации на магнитную пленку, о массовых само обследованиях анкетами, о диспансеризации больных гастритом на фоне кислородной терапии.

— Но ведь это никакого отношения не имеет к организации здравоохранения. Спроси хоть Юрия Сергеевича, он тебе скажет.

— Да вы вместе с Юрием Сергеевичем, который мне что-то скажет, и сделали этот «Открытый прием», и показатели твои нелюбимые выросли в двести раз. Еще вы дали идею и метод самоконтроля, и само диспансеризацию, и красочный «Календарь Вашего здоровья», и памятки, и кинофильмы, и не смешите меня!

Дальше Ройтер кормит уже с ложечки:

— Вот эта женщина-красавица, что у тебя в прихожей, в коридорчике?

— Какая женщина?

—Ну, на стене у входа нарисована, которую пьяный электрик в губы целовал.

— Зачем она тебе?

— Я спрашиваю — как она называется?

— Ну, фреска.

— Так вот, запомни: эта фреска — тоже организация здравоохранения.

Все эти аргументы Ройтера я знаю давно, запомнил, могу записать. Мне интересно их запомнить. А он мои возражения не помнит, каждый раз слушает заново, как не знает. У этих людей манера такая: чужое не слушать, отбрасывать, словно нету его. Иной раз и поймет на миг, уловит, но тут же забудет — искренне, и снова он свеж и невинен.

Тысячу раз я говорил ему, что фреску можно сделать не только на больничной стене, но и на вокзале, в публичном доме или в монастыре. Монастырские стены так даже пестрят этими фресками, густо засеяны, однако никто не утверждает, что это организация монастыроведения. И другие наши модели к этой лженауке отношения не имеют.

Организация здравоохранения — не фреска и не открытый прием. Это специальная дисциплина, которая основана на статистике, а врачевание статистике не подлежит. Десять больше одного, но не лучше и не хуже одного… Все зависит от конкретных и тонких обстоятельств, которые и определяют самую суть дела. Но чтобы понять конкретное и тонкое, нужно самому быть тонким специалистом-врачевателем. А считать до десяти хоть и удобно, зато и бессмысленно, это каждый дурак умеет, любой чиновник.

— Позволь, позволь, — возражает Ройтер, — а как же нам планировать тогда? Например, число коек планируется в зависимости от населения региона, заболеваемости, вообще от статистики. Иначе как?

— Койки, уважаемый Ройтер, тоже нельзя планировать от статистики, а нужно их планировать, имея в виду личность профессионала. Появился, скажем, Илизаров в безвестном Кургане, и стал этот Курган ортопедической столицей мира.

Сколько же коек требуется для мировой столицы? Не просчитайтесь: сколько больных приедет.

— И что из того?

— А из того следует, что коли хочешь ты, уважаемый Ройтер, планировать, то хирургическую службу имей там, где сильный хирург.

— Почему?

— Нужна точка отсчета, понимаешь? Сидоренко — точка отсчета. Илизаров — точка отсчета. Это сверху. А снизу — сам пациент, человек страждущий, от него отсчет, само обследование, самоконтроль, само диспансеризация. И синтез обоих направлений: открытый прием! У вас своя компания, у нас — своя.

Впрочем, организация здравоохранения — это не только направление работ, но и стереотип мысли.

Наших гинекологов при защите категорий экзаменовали дотошно и строго. Спрашивали номера и даты рождения всех приказов и распоряжений по Союзу, по Республике, по области, по городу. На вопрос — зачем это — председатель комиссии ответил: «А нам не нужны узкие специалисты-гинекологи, скажем, или хирурги, а нужны ИНТЕЛЛИГЕНТЫ ШИРОКОГО ПРОФИЛЯ…»

И усилия не пропали даром. Интеллигентов таких уже немало. Это только воды по колено, а интеллигентов знаешь сколько? И вот приезжают такие с характерным широким профилем в онкологический институт с целью проверить изобретательство и рационализацию. А тут у одного Сидоренко около сотни авторских свидетельств. Еще уйма их по институту. Еще картотеки, фототеки, патентоведение. Заявки тучами… Наглядность… Отчетность… У них восторг и слезинки живые, горячие по щеке. Они говорят:

— Вы бы могли получать премии. Почему не подаете?

— Да нам это не надо.

— А напрасно.

— А не надо.

— А напрасно…

А в заключение:

— У вас, конечно, все чудесно, восторг и даже вот слезы, но прогремите вы в приказе Министра и строгий вам выговор, если и не под суд вас…

— А?!

— Да, у вас все прекрасно с 1982 года, но до этого директор ваш был участником в сорока рационализациях. А директор не имеет права (выговор!), а ему еще выплатили деньги (под суд!)…

— Но я же тогда НЕ БЫЛ директором. Я директор с 1982 года. За что же меня наказывать?

— Так мало ли что. Сейчас именно вы директор, с вас и спрос.

— Так спрос за сейчас, я же директор СЕЙЧАС, а тогда я не был директором.

— А мы так работать не можем. Мы приезжаем раз в семь лет. Вот мы приехали, а директор, к примеру, только месяц в должности. Так что, все прошлое уже не существует? И спросить не с кого? В момент нашего приезда вы директор, с вас и спрос.

— Тогда разделите акт во времени: напишите, что раньше было плохо, а с моим приходом стало хорошо.

— А не получится, потому что в нашу стандартную форму-бланк такое не влезает. У нас четкие графы, вопросы по вертикали, по горизонтали, и там нет такой графы, что кто-то ушел, кто-то пришел, кто-то за что-то не отвечает. Ерунда какая-то.

— Ну, так не пользуйтесь этой формой. Напишите свободно или сделайте другую форму.

— А мы форму не делаем, нам ее сверху дают, уже готовую, менять ее нельзя.

— Но вы же ЛЮДИ, не автоматы. Вы же мне в глаза смотрите. Вы-то знаете, что я не виноват. Вы мне столько прекрасного сказали, восторги мне и цветы. А убивать меня за что? И еще: вы же в наш цветущий изобретательский сад бросаете камни, ворота нам — дегтем. Это же вред, у людей — разочарование, апатия, цинизм, распад. И вы знаете, что приносите вред ДЕЛУ, убиваете того, от которого в восторге. Ну посмотрите мне в глаза.