Собрание сочинений в четырех томах. Том 1 - Борис Горбатов

— Я серьезно спрашиваю, — подчеркивая слово «серьезно», сказал я.

Но Рябинин только плечами пожал.

— Я серьезно. Я ездил насчет дробей. Я хочу поступить на рабфак. Ездил справиться: нужны ли десятичные дроби.

— Но ты заходил по крайней мере в губком по поводу наших дел?

— Нет. Зачем же?

— То есть как зачем?

— Меня в губкоме не знают. Меня туда не звали. Чего же я пойду?

— Но как же нам с Кружаном быть?

Сознаюсь: это прозвучало очень беспомощно. И я сам понял, что этим криком расписался в том, что я щенок, мальчишка.

Рябинин заложил руки в карманы и стал против меня. И я сразу почувствовал, что он и старше, и выше, и крепче меня. Хорошее спокойствие струилось от его широкой, ладной фигуры.

— Как же с Кружаном быть? — насмешливо повторил он мои слова. — Нам что — губком это скажет? Сами мы детишки? Да?

— А что Кружан? — вмешался Алеша. — Кружан чудный парень. — И он посмотрел на Семчика. Тот покраснел.

Рябинин взял табурет, сел на него верхом и сказал нам:

— Ребята! Есть новости.

Мы сбились в кучу возле него и приготовились слушать.

— Я был в Энске в комсомольском клубе, ребята, — сказал Рябинин. — Пришел, пру вверх по лестнице. Но меня останавливают: «Товарищ, снимите шапку. Вон раздевалка». И в самом деле, ребята, — раздевалка! Я вытер ноги и пошел по лестнице. Очень хороший клуб. Вот какие новости, ребята.

Бенц засмеялся.

— Еще что? — спросил он зло. — Потом тебя взяли за ручку и провели в зал? А там был роскошный бал и танцы до утра? Да?

— Ты угадал. Бенц. Были танцы.

— Танцы?

— Да.

— В комсомольском клубе?

— Ты опять угадал, Бенц. Да, в комсомольском клубе.

Повисло молчание.

— Нет ли еще новостей. Рябинин? — наконец, сухо спросил я.

— Есть. Я встретил Колю Савченко.

— Савченко? — закричали мы.

— Ну да. Нашего доблестного Колю Савченко. Он шел из учраспреда, получив новое назначение. Угадайте какое…

— Начальником уголовного розыска? — сказал Бенц,

— На работу за границу? — сказал я.

— Нет, — ответил Рябинин, — коммерческим агентом в Солетрест.

— Что-о?!

Я никогда так здорово не смеялся.

— Коля, Коля! Коммерческим агентом! — задыхался я от смеха.

Мне вторил Семчик.

— Коммерсант... Коля коммерсант... Дожил Савченко!

Но Бенц отнесся к этому серьезно.

— Ну, хорошую новость привез Рябинин, — сказал он резко. — А в швейцары наших комсомольцев еще не назначают?

— В швейцары? Не знаю, — спокойно ответил Рябинин. — Но вы Мишу Еленского помните? Так вот, Миша Еленский назначен заместителем директора ресторана.

— Что-о? — закричал Бенц. — Смеешься, Степан?!

Но тут было не до смеха. И я, хлопнув кулаком по столу, прохрипел:

— Издеваться не дам! Вот новости!

Рябинин только пожал плечами и закурил.

Бенц подошел к нему, взял за пуговицу и проникновенно сказал:

— Послушай, Степан! Я задам тебе только три вопроса, Степан. И тогда мы увидим, нужно ли еще нам с тобой разговоры разговаривать, или отныне уже не стоит говорить.

— Хорошо, — сказал, подумав, Рябинин. — Хорошо, давай!

— Скажи, Степан, — взволнованно начал Бенц, — скажи, ты считаешь правильным, что комсомолец — слышишь, ком-со-мо-лец! — работает в ресторане, казино, концессии, что он обслуживает нэпманов? Ты считаешь это нормальным, да? Да или нет? Только одно: да или нет?

— Да.

— Да? — захлебнулся Бенц. — Ну, хорошо, пускай «да». И ты считаешь также нормальным и правильным, что комсомолец — слышишь, ком-со-мо-лец! — назначается хозяйственником, коммерсантом, директором и как таковой имеет наемных рабочих, может быть, таких же, как и он, комсомольцев, и он подписывает договора с частниками, и пьет с ними чай в своем служебном кабинете, и увольняет за невыход на работу или за опоздание комсомольца-рабочего, ему подчиненного? Ха! Подчиненного? Ты это тоже считаешь правильным? Да или нет?

— д...

— Опять «да»? Ну, хорошо, Степан. Есть еще третий вопрос, и это последний вопрос. Ты считаешь правильным, что комсомолец — комсомолец! — думает о себе, о своей личной судьбе, о своем личном счастье, хочет устроить свою карьеру, как рыба ищет места, где глубже... Это правильно? Да или нет?

Мы затаили дыхание, ожидая ответа Рябинина, а он опять пожал плечами и ответил:

— Ну да!

— Ты три раза сказал «да», гражданин Рябинин! — исступленно закричал Бенц. — Ты предатель и изменник революции!

Я побледнел, услышав эти слова, и быстро взглянул на Рябинина, — тот был по-прежнему спокоен.

— Я задам тебе также три вопроса, Бенц, — очень мирно сказал он. — Три простых, житейских вопроса. Ты ответишь мне?

— Я на все отвечу, — вызывающе сказал Бенц, — мне нечего скрывать.

— Хорошо! Первый вопрос такой: как растет хлеб?

— То есть как? — растерялся Бенц. — Я не понимаю.

— Как хлеб растет? Ну, скажем, какая нужна вспашка, какое удобрение, какой хлеб где и когда лучше сеять? Очень просто. Знаешь ты это или нет?

— Н-нет... не знаю.

— Ну, а как варят сталь? Тоже не знаешь?

— Не-нет... не знаю,

— Ну, а простые дроби по крайней мере знаешь?

— Нет...

— Ты три раза сказал «нет», Бенц, — засмеялся Рябинин. — И ты неуч, болтун и бездельник.

Мы расхохотались. Бенц стоял взъерошенный и красный, поддергивал спадавшие брюки и не знал, что ответить.

— Это не резон! — закричал он, наконец, — Я могу не знать, как варят сталь. Я знаю другие вещи.

— Хорошо. Какие?

— Мало ли какие! Я знаю!

— Нет, все-таки.

— Я политические науки знаю...

— И политэкономию? И статистику?

— Политэкономию он не знает, — вмешался я, — он вчера на кружке засыпался.

Рябинин покачал головой и спросил:

— Сколько тебе лет, Бенц?

— Иди к черту!..

— Ну, сколько? Двадцать? Двадцать два? Нет, ты скажи! Скажи, что ты о себе думаешь?

— Я о себе ни-ког-да не думаю, товарищ Рябинин, — звонко ответил Бенц.

— Нам нечего о себе думать, — подхватил Семчик, — за нас горком думает. Учраспред.

— То есть Кружан?

Ему никто не ответил. Но что они могли ответить ему? Я мог подойти и вытянуть свои руки. Я — наборщик. Вот что из меня выйдет. Но что мог ответить Бенц — вечный экправ горкома?

— Нас не спрашивали, что из нас будет, когда посылали на фронт, — запальчиво сказал Бенц.

— И нечего было спрашивать, — согласился Рябинин. — Тогда людей считали взводами, штыками и саблями. Мы говорили — отряд в пятьдесят сабель, а не в пятьдесят человек. Каждый наш человек тогда был или штык, или сабля.

— А теперь человек — это «человек» в трактире? Как Мишка Еленский? Так?

— Глупости! — вспылил Рябинин, но сразу же успокоился. — Об этом потом. Так вот: каждый человек был штык или сабля. Но вот я был в Энске на партактиве и слышал, как теперь называют коммунисты друг друга. «А, — кричат одному партийцу, — здорово, Солетрест!» — «А, — зовут другого, — вали к нам. Потребсоюз!» — «А, — окликают третьего, — где ты пропадал, Югосталь!» Вот сколько теперь имен у коммунистов. Партия крепко взяла хозяйство в свои руки, с разрухой надо кончать, дела всем много. А вы все хотите, чтоб нас на демонстрации как запевал пускали, чтобы дела нам не давали. Что ты умеешь делать, Бенц? — вот о чем я спрашиваю. А если не умеешь — почему не учишься?

— Хорошо! — закричал Бенц. — Я ничего не умею. Нехай так. Я умею только защищать рабочую молодежь. По-твоему, это пустяки, я знаю. Так мне надо бросить это, да? Бросить организацию и идти учиться на бухгалтера? Да?

— Бухгалтера сейчас очень нужны, — проворчал Рябинин. — До зарезу.

— А комсомольские работники нет, не нужны?

— Я не сказал этого.

— Были профессионалы революционеры, — сказал я в свою очередь. — Что же, не могут разве быть профессионалы комсомольские работники?

— Может быть, могут, — ответил, почесав в затылке, Рябинин, — только я их жалею.

— Разве вы не видите? — желчно сказал Бенц. — Разве вы не видите? Это линия. Но у меня есть тоже новости, Рябинин. Ты знал Романа Сурк?

— Ну да! Он работает в Камышевахе секретарем райкома?

— Нет! — звонко ответил Бенц. — Он уже не работает в Камышевахе секретарем райкома. Он убит. Убит кулаками. Это тоже был аппаратчик.

— Ромка убит?.. — прошептал Рябинин.

— У нас плохие новости, Степан, — грустно сказал я. — Ты видишь: у нас голые койки в комнате.

— Что? Тоже? — тревожно спросил Рябинин и медленным взглядом обвел нас.

— Нет, хуже, — кратко ответил я. И мне не хотелось говорить больше.

— Я вчера видел Сережку Голуба, — сказал Семчик, — он венчался в церкви. Он объяснил мне, что иначе за него не пойдет невеста. А у невесты папаша мясоторговец.

— Все хотят сытой жизни, — задумчиво произнес я, — им надоело валяться на голых койках.

— Я тоже хочу сытой жизни. — Задумчиво произнес Рябинин в окно. — Хорошую, чистую квартиру... Ванну... Цветы на письменном столе...

— Жену, — подсказал я.

— Жену... — все так же задумчиво подтвердил Рябинин. — Сына...