Голодная бездна. Дети Крылатого Змея - Карина Демина

Или нет?

Зачем мешать той, которая гладит воду, и отступает, позволяя морю принести дары, будь то драгоценные раковины или мертвецы. Их на дне Залива куда больше, нежели раковин.

…полиции придется заняться каждым.

Опознание.

Или жалкие попытки того. Открытые дела. Очередные висяки…

— Я должен, — Мэйнфорд усилием воли отгоняет ненужные мысли. Не его это ныне дело. — И вы… должны вернуться…

— Мы вернулись.

Змей улыбается.

Никогда Мэйнфорд не подумал бы, что змеи способны улыбаться.

А ведь и вправду вернулись.

И сила, накопившаяся в буре, собравшаяся со всего Нового Света — теперь Мэйнфорд видел, сколь наивен был, полагая, что сумеет совладать с нею, — уходила в приоткрытую дверь.

Правильно.

Бездна всегда голодна, но… быть может, она хоть ненадолго насытится? В буре столько всего. Отчаяния. Гнева. Ярости. Обиды и пустых молитв. Полумертвых надежд. Упущенных мечтаний.

Хватит, чтобы наполнить любой колодец.

— Ты понял, — крылья Змея растянулись над городом, и не было щита надежней.

— Я — да. А люди?

— Не обязательно рассказывать им все.

Конечно.

И быть может, странный этот разговор, его на самом деле нет, как нет и Змея, и богов, и остального… привиделось… и плевать, что на Острове расцветает сирень. А шатровые вязы очнулись ото сна, потянулись что к земле, что к свету.

Сами, без поддерживающих заклятий.

Кусты колючих роз выпустили стрелки, пока еще мягкие, слабые. Их надо укрыть до заморозков, ведь зима придет. Сколько бы божественной благодати ни пролилось, зима все одно придет.

Настоящая.

Яркая.

Со снегом и ледяным ветром. С солнцем, что, отраженное витринами и льдом, ослепляет. С верой…

…Мэйнфорд давно не был в храме.

И не станет заглядывать. К чему молитвы, если боги…

— Лети, малыш, — Крылатый Змей легонько дунул. — Тебя ждут.

Он дунул, и горячий воздух окутал Зверя. Он пах лавандой… и, пожалуй, желтым песком, раскаленным, пустынным. И еще дегтем. Морем. Всем миром сразу.

Это дыхание опалило.

Излечило.

И придало сил.

Его ведь и вправду ждут. А город… город скоро очнется и решит, что ему вновь повезло.

— Люди не меняются, — Мэйнфорд должен был сказать это.

— Меняются, — возразил Змей. — Как и боги. Только не сразу…

Падение — это далеко не полет.

Похоже, но все одно не полет. Пусть ветер свистит в ушах и от восторга замирает сердце, но… падение — это лишь падение.

Заканчивается оно в темноте.

Кромешной.

Где она?

Тельма не знала. Но знала, что и здесь не одна, она слышала дыхание Тео.

— Поймал, — произнес он на ухо.

И рассмеялся.

Нет. Хватит с нее игр в прятки. И… если все получилось, то это разум Тельмы. Ее владения. Ее правила игры. А значит, пусть будет свет.

Свет вспыхнул.

— Думаешь, избавишься от меня? — он стоял рядом.

Мужчина?

Нет, не мужчина. Тот мальчик, невероятно хрупкий, будто стеклянный, с прозрачными волосами и глазами чуть навыкате.

— Думаю, да, — Тельма огляделась.

Ее мир… ее владения… здесь она если не бог, то почти. В конце концов, разве ее не учили управлять собственным разумом? И пришло время проверить, чему она научилась.

— Ты уйдешь раньше, — мальчик не боялся.

Пока.

Ему казалось, он видел всех чудовищ, которые только обретают по эту сторону Бездны. Но он ошибался. У Тельмы найдется чем удивить его.

И, отзываясь на ее желания, мир менялся.

Пророс под ногами моховой ковер. Заблестели в нем красные ягоды клюквы, такой крупной, аппетитной… всегда было сложно удержаться и не попробовать хоть одну. Но у Тельмы получалось.

Она видела, что происходит с теми, кто не способен устоять.

— И что это за место?

Мальчишка огляделся.

Мирное.

Ее всегда удивляло то, насколько это проклятое кладбище выглядело мирным. Редкие деревца, чахлые, с бледною листвой, которая вяло шевелилась даже при полном безветрии.

Каменные надгробия, просевшие во влажноватую почву.

Развалины храма, по которым не понять, какому божеству этот храм принадлежал. Ощущение покоя. Это место… завораживало?

Определенно.

Здесь хотелось забыть обо всем. Просто присесть на валун и глядеть, как медленно катится солнце, перебирать разноцветные камушки.

— Возьми, — она протянула их мальчишке, и тот, завороженный, принял. — Садись… посиди, отдохни…

Свежий воздух, в котором нотка плесени почти не ощущается.

Время здесь течет медленно, но это обман. Стоит поддаться, и ты пропустишь мгновенье, когда желтый солнечный шар коснется горизонта. Нет, не будет мертвецов, которые восстают из могил, — это кладбище не настолько беспокойно. Оно просыпалось исподволь. И с шепотом деревьев накатывала тоска.

…прилечь.

…закрыть глаза, всего на мгновенье.

…мох мягок, а на дворе лето. Или осень, но все одно теплая. Здесь не позволят тебе замерзнуть, а заодно уж избавят от мук голода. Здесь подарят забвение… надо лишь поддаться…

— Видишь дом? — Тельма указала на далекую тень. — Попробуй добраться до него. Однажды у меня получилось.

…но та ночь стала самой длинной в ее жизни. И Тельма не рассказывала о ней никому… и не расскажет сейчас.

— Эй, — он не испугался.

Зря. Слишком самоуверен? Или… впрочем, Тельме ли не знать, сколь хорошо это место управляется с чувством страха.

Оно заберет его.

Оно заберет все, что только есть, будет тянуть эмоции по ниточке, по капле… оно опутает лживым спокойствием, а потом…

— Мне просто интересно, — мальчишка перебирал камушки, а солнце так и зависло над горизонтом. — На что ты надеешься?

— На то, что ты здесь сдохнешь, — честно ответила Тельма.

И ушла.

Легко уйти. Но сложно прийти именно туда, куда нужно. А она сама не знала, куда… дороги разума запутаны. И даже то, что она находится в собственном теле, не спасает.

Надо мыслить рационально.

Она вернулась.

Это хорошо. Хотя бы тем, что распад личности остановлен. Ее личности. А Тео долго не продержится вне своего тела, как бы ни храбрился.

И мир нынешний неподвластен его воле.

Тельма улыбнулась бы, если бы могла… но дальше что? Разум огромен. Многомерен. И выбраться из его ловушки, пусть даже устроенной самой себе, не проще, чем с кладбища.

Спокойствие.

Нельзя поддаваться панике.

Отправные точки.

Опорные узлы. Ее учили этому. Главное, не ошибиться. И она закрыла глаза.

Что?

Работа? Первая встреча с Мэйнфордом?

…она вновь вошла в кабинет, но… блекло.

Пусто.

Не то.

Тогда раньше?

Чума?

Это воспоминание воняло сожженной плотью и было таким ярким, что Тельму затошнило, но… закольцовано и заперто. Отсюда нет дорог.

Раньше?

Первый приют? Приемная? Или помывочная? Та кладовка, в которой ее заперли… нет. Она перебирала воспоминание за воспоминанием, стараясь не касаться притом эмоционального слоя, но все равно испытанные некогда чувства обжигали.

Нельзя останавливаться.

Ни на мгновенье.

Глубже.

И дальше.

Ниже по стволу памяти. К развилке, в которой, собственно говоря, она родилась. И молиться, чтобы в азарте поиска Тельма не пропустила этой самой развилки.

…мишка боялся темноты.

Тельма совершенно точно знала, что ее плюшевый мишка боялся темноты. И шорохов. Чужих людей. Он был вообще очень боязливым, что, конечно, совершенно неприемлемо для медведя. Но няня утверждала, что конкретно для этого медведя можно сделать исключение ввиду его плюшевости.

— Не бойся, — уверенным шепотом повторила Тельма и на всякий случай подняла ноги.

Под кроватью копошились тени.

Вот оно.

Полное слияние.

Полное присутствие. И Тельма в детской сорочке выглядит глупо. Она взрослая, но… и ребенок, чей страх спроецирован на игрушку. Этот ребенок встал с постели.

Поднял медведя.

Тельма знала, что будет дальше.

…дверь.

…коридор.

…обрывок разговора, от которого сердце болезненно сжалось. И любопытство, позволившее заглянуть в комнату. Обеспокоенный Гаррет.

Мэйнфорд, усталый, посеревший и какой-то жалкий…

…надо дальше.

…снова коридор. И очередная дверь. Мамина комната и кровать, к которой они с медведем подошли. Резкий запах альвийских духов, почти заглушающий смрад крови.

— Здравствуй, мама, — сказала Тельма, стянув шелковую простыню с лица. — Я пришла сказать, что все закончилось… все уже…

…и слова застряли в глотке.

Стало вдруг так больно… это несправедливо, что ей так больно…

…все уже…

— Да, девочка моя, — ответила мама почему-то голосом Мэйнфорда. — Все уже закончилось… или почти.

Глава 33

— …народ скорбит о потерях…