Смерть Вазир-Мухтара - Юрий Тынянов

Можно было временно услать Диль-Фируз из Тегерана. Но как скучно и пусто будет без нее. Лицо ее было как абрикос, в детском пушке. Она была толстенькая и смешливая.

К вечеру он решился отослать Диль-Фируз. Тогда к нему пришел Мирза-Якуб. Якуб внимательно выслушал своего друга.

Никогда нельзя было по лицу определить, что думает Мирза-Якуб, когда смотрит неподвижными и как бы бессмысленными глазами. Служба в гареме приучает лицо к спокойствию.

Но на этот раз он усмехнулся и сказал беспечно:

— Шамхорец? Я видел этого шамхорца. Он, кажется, сумасшедший, который ищет здесь вчерашнего дня. Его племянница, правда, была взята в плен, и она была в Тегеране, но она уже давно теперь в Миане.

— Откуда ты это знаешь, — спросил Хосров-хан, удивленный, — и у кого была эта племянница?

И Мирза-Якуб снова усмехнулся и сделал знак рукой. Хосров-хан понял этот знак: дело шло о шахе. Но он все же обеспокоился.

— Но ошибка здесь невозможна?

— Ошибка всегда возможна.

И Мирза-Якуб ушел.

А Хосров-хану вывели из конюшни необъезженного коня, и он долго объезжал его, а когда конь совсем обессилел, хан, не ужиная, лег спать и так ни на что не решался. Он был нерешителен, как женщина, и храбр, как наездник. Он был к тому же легковерен и охотно верил в то, что успокаивало. Постепенно он усвоил мысль Якуба и совершенно уверился в ней.

Так прошла неделя, и ничего не случилось.

Потом Хосров-хана позвали к Манучехр-хану. Манучехр-хан жил в большом доме, сзади шахского дворца, около крепости Шимлах. У него сидели Ходжа-Мирза-Якуб и племянник Манучехр-хана, коллежский асессор Соломон Меликьянц. Встретив Хосров-хана, старик выслал из комнаты племянника, и в ней остались три человека, три евнуха.

Подали пушеки.

Гладколицая высокая старуха жевала молча пушеки и смотрела на амазонку с подведенными глазами. Потом она сказала амазонке:

— Хосров, я люблю тебя как племянника, и все трое мы здесь как братья. Один шамхорец подал просьбу на тебя. Он подозревает, что у тебя находится его племянница.

Амазонка быстро посмотрела на того и на другого. Но другой молчал. Манучехр-хан сказал еще:

— Мои люди придут с ним к твоему крыльцу, и ты должен будешь показать им свою Диль-Фируз.

— Я думаю, — сказал тогда лениво Якуб, — что ее нужно все-таки увезти.

Хосров-хан выпятил губу.

— Может быть, это и не она еще.

— Все-таки я посоветовал бы ее увезти, Хосров, — повторил Мирза-Якуб. — Возможна ошибка, и ее нужно увезти подальше, чтобы никто не знал, где она. У русского тысяча рук и тысяча глаз.

— Это невозможно, — сказал Хосров-хан нерешительно.

— Почему? — спросил Якуб. — У меня есть одно место под Казвином.

— Неизвестно, на сколько времени придется ее увезти. И потом я все же уверен, что это не она.

И Мирза-Якуб не возражал.

Манучехр-хан вздохнул свободно: не предупредить Хосров-хана он не мог, но боялся неприятностей. Этот русский посол! Манучехр-хан был осторожен. Истлевшими глазами цвета жидкой пыли он посмотрел на товарищей и улыбнулся.

— Мирза-Якуб всегда предполагает дурное, Хосров-хан — всегда хорошее. Я старик и сам не ожидаю ни хорошего, ни дурного. Я только знаю, что человек, ожидающий дурного, сам идет к дурному. Вы думали, дети мои, о шамхорце, но не подумали о Диль-Фируз.

Оба евнуха подняли на него глаза.

— Недостаточно, чтобы шамхорец признал твою Диль-Фируз: нужно, по уставу, чтобы Диль-Фируз признала тоже шамхорца.

Об этом действительно не подумал Хосров-хан.

— Ты знаешь ее лучше моего. И вот мой совет: ты покажешь ее шамхорцу, но она не признает его.

3

Непонятна любовь евнуха. Хосров-хан просил Диль-Фируз остаться у него, что бы ни случилось. Девочка привыкла к нему. Она ела самые любимые свои блюда. Он подарил ей еще десять туманов для лобной повязки и еще сорок для ожерелья, и девочка рассыпала монеты и собирала их в кучки. Ей нравился блеск и звон монет.

Наступил день, когда пришел шамхорец.

Перед его приходом пришел к Хосров-хану Мирза-Якуб, и хан, взяв за руку Диль-Фируз, вывел ее из комнаты.

Шамхорец уже ждал.

Тут началась охота.

Диль-Фируз, увидя шамхорца, побледнела. Она отвела от него взгляд.

Хосров-хан смотрел на нее, как на необъезженную лошадь, внимательно и ясно.

Диль-Фируз стала тогда бросаться с места на место. Она бегала неровными маленькими шажками по крыльцу, как зверь по открытой поляне.

Потом остановилась и остолбенела.

Сдвинув брови, она прищурилась, как будто стоял не солнечный день, а густой туман.

Она всматривалась в шамхорца.

Хосров-хан еле заметно пригнулся, как будто нужно было ему сейчас вскочить на дикую кобылу, ни разу не видавшую плетки.

Тут стал подходить шамхорец.

Руки его повисли по бедрам, как они невольно и естественно виснут у солдат, когда они видят генерала.

Диль-Фируз была одета в богатые одежды. Халаты хана и ходжи блестели на солнце.

— Назлу-джан, — сказал шамхорец хрипло.

Диль-Фируз испугалась. Она подалась назад. Она прикоснулась к руке Хосров-хана. Она закинула голову и смотрела на хана, как на верхушку мечети.

И тут Хосров-хан улыбнулся слегка, уголком рта. Ходжа-Якуб смотрел на Диль-Фируз и не шевелился.

Дрожащими грязными руками шамхорец стал что-то доставать из глубоких карманов. Он протянул узловатые руки к Диль-Фируз, а на руках у него лежали сморщенные маленькие лиму — сладкие лимоны, и белые конфеты, черствые, дешевые, с приставшими волосками и всем, что там накопилось copy в глубоком шамхорском кармане.

Диль-Фируз с отвращением коротко взмахнула обеими руками.

Потом она посмотрела на Хосров-хана плутовато, как котенок.

И Хосров-хан засмеялся. Белые зубы открылись в улыбке сполна. Он смеялся, как женщина, уловившая женскую черту в своем ребенке. Он сказал:

— Диль-Фируз, не бойся, не убегай.

Тогда только Диль-Фируз медленно подошла к шамхорцу и сгребла небольшой рукой сласти с обеих рук.

Слезы засочились у шамхорца из глаз. Он схватил руку Диль-Фируз и поднес ее к глазам.

— Назлу-джан, Назлу-джан, — забормотал он, — неужели ты не узнаешь меня? Я ведь твой аму-джан. Подойди же, подойди ко мне, не уходи от меня, Назлу-джан.

Хосров-хан еще улыбался. Но стоял скромно и неподвижно, задумавшись, как-то покорно стоял Ходжа-Якуб.

Диль-Фируз покраснела, она надулась, напружилась, голова ее стала дрожать и уходить в плечи. Шамхорец взял ее в большие руки и чмокнул громко в голову.

Диль-Фируз стала тихонько плакать.

Когда же она почувствовала на голове своей поцелуй шамхорца, она взвизгнула негромко и жалобно, как собака, и вдруг, уткнувшись в руки шамхорца, стала их лизать, не целовать. И шамхорец урчал, а Диль-Фируз бормотала:

— Аму-джан, аму-джан.

Хосров-хан заплакал тогда.

То ли ему было жалко Диль-Фируз, то ли шамхорца даже, то ли самого себя. Он стоял, плакал и утирал слезы рукавом.

А Мирза-Якуб смотрел на него с удивлением, как будто видел его впервые.

Так Диль-Фируз, радость сердца, стала в этот день печалью сердца — Суг-э-диль.

4

Существо таинственное, с тысячью рук и глаз, — русский Вазир-Мухтар занимал дом прекрасный и вполне подобающий его званию.

Дом этот принадлежал одному из шестидесяти восьми шах-заде и стоял у крепости, издавна носившей имя Крепости Шах-Абдул-Азима.

Если учесть кривизну улиц, он находился в полутора верстах от шахского дворца, и послу не угрожали ежедневные свидания с шахом.

Стоял дом у самого рва крепостной ограды, и главный вход приходился с запада над рвом. Перед входом была полукруглая площадка, которая незаметно сливалась с улицей. Площадку нарочно устроили перед самым приездом Вазир-Мухтара, чтобы у входа и во рву можно было многим свободно собраться и даже поставить лошадей, чтобы все могли приветствовать Вазир-Мухтара. И действительно, много народу толпилось теперь на площадке — армяне и грузины, родственники пленных, торговцы, ходатаи.

Главные ворота были высокие и широкие, переход вовнутрь двора был темный, плохонький, в пятьдесят шагов. Зато внутренний двор, четырехугольный, был просторный, с бассейном посередине. Он был перегорожен на четыре части, четыре цветника. Цветов в нем, впрочем, никаких не было. Была в нем теперь персиянская стража под начальством Якуб-султана.

Окружала этот двор одноэтажная постройка, службы, вроде гостиничных нумеров где-нибудь в Пензе, только с плоской крышей. В одной половине жил Назар-Али-хан, мехмендарь Грибоедова, со своими феррашами и пишхедметами, в другой были квартиры Мальцова и Аделунга. Охраняли их те же ферраши.

Еще один двор — и в нем большой тополь. Один-одинешенек, как рекрут на часах. Низенькую калитку теперь охраняли русские солдаты.

На третьем дворе — не двор, а дворик, с южной стороны — двухэтажное здание, узкое, как недостроенный минарет. Три комнаты наверху, три комнаты внизу.

С середины двора вела наклонная, узенькая и частая, как гребенка, лесенка прямо во второй этаж.