Моё пламя - Ксана М.
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А это то, чего я хотел.
Чтобы Она была счастлива.
— Тебе удалось расшифровать снимки? ― спросил Лайонел, понимая, что предыдущая тема закрыта.
— Нет.
— Девочке здесь примерно от четырех до шести. ― Кейден подошел ближе и сунул руки в карманы. ― Она напоминает мою сестру в этом возрасте. Особенно со спины. Теперь Ханна выросла, но в моей памяти она всё такая же. ― он невольно усмехнулся. ― Иногда она смеется, говоря, что если бы не её татуировка, то я бы совершенно перестал её узнавать.
Что―то в голове щелкнуло, и я поднял глаза на экран, понимая, что вот он, последний кусочек пазла. Девочка. Она была на обеих снимках. На одном ― чуть помладше, на другом ― чуть постарше. Темные волосы. Худощавая фигура. Она стояла спиной к объективу, и лицо было невозможно разглядеть, но лишь теперь я внезапно осознал, что смысл заключался не столько во фразе на снимке, сколько в том, кто был на нем изображен.
— Видишь её левое запястье на первой фотографии? Видишь то пятно?
— Снимок достаточно нечеткий…
— Лайонел!
— Уже делаю, ― отозвался Смит, увеличивая нужный фрагмент. ― Не знаю, что ты пытаешься там рассмотреть, но полагаю, что мне следует добавить немного цвета.
Картинка преображалась на глазах. Пиксели становились меньше, делая снимок всё четче, а выцветший от времени фон начинал приобретать краски.
Сердце заколотилось чаще и побежало галопом, когда я, наконец, всё осознал.
Как я мог не понять? Как мог проглядеть?
— Это о чем―то тебе говорит? Ты знаешь её? ― осторожно спросил Кейден, и я понял, что затуманенные болью глаза выдали всё ещё до того, как с языка слетел ответ.
— Да, ― хрипло прошептал, сглатывая огромный режущий горло ком, ― знаю. Я её знаю.
20. Эбигейл и Дарен
― Дай мне время, ― шепнула, чувствуя, как подрагивают пальцы. ― Ты знаешь, что дорог мне, но… сейчас… у меня просто нет сил… ― он поднял свои большие глаза, и я ощутила, как предательски резануло внутри. Слезы душили, но, сжав невидимые кулачки, я пыталась продолжать. ― Я не говорю тебе «нет», но и «да» сказать не могу… не сейчас… мне… больно, Грег… ― голос становился глуше; всхлипы обессилено срывались в рыдания, ― … мне так больно… очень… очень больно…
— Тише―тише, ― его руки стали мягко подтягивать её ближе, ― иди ко мне.
Поддалась и, положив голову ему на грудь, не сдержала всхлипа. Закрыла глаза и вжалась в теплое тело, утыкаясь лицом в футболку, отдающую запахом полевых цветов.
— Я помогу тебе пройти через это, ― шептал он, ― и дам столько времени, сколько потребуется. Я готов ждать. Но не проси меня уходить.
И я не попросила. Не попросила потому, что понимала, что он был мне нужен.
Его забота и поддержка. Защита и преданность.
С ним мне становилось легче жить. Проще дышать.
Я любила Грега. Но понимала, что эти чувства никогда не были и не будут даже на толику похожи на те, которые я испытывала к Нему ― своему первому и единственному мужчине. Сейчас вместо безумства я ощущала спокойствие. Вместо полета ― твердость под ногами. Вместо хаоса ― почти идеальный порядок.
Грег и Дарен. Противоположные стороны океана. Бушующий и безветренный. Разделенные длинной песчаной косой и находящиеся в постоянном противостоянии. Я стояла на самом краю островка, чувствуя, как сердце и разум рвутся от несогласия друг с другом. Мне было больно. Так, словно по всему телу тлели тяжелые раскаленные угли, потушить которые у меня не было сил. С каждым вздохом они разгорались всё сильнее, до хрипоты душили и до отчаянного крика выжигали кожу ― безжалостно клеймили каждый участочек души.
Чем я заслужила подобную муку? За что плачу? В чем каюсь?…
Зажмурившись, закусила губу, а пальцы стиснули край плотной ткани.
Грег был мне нужен. Действительно, нужен. Сейчас только ему было под силу притупить заостренное лезвие, без устали входившее в моё до основания израненное сердце. Но смела ли я поступать с ним так бесчестно? Топтать его чувства? Заставлять страдать? Да и что я могла ему дать? Дружбу? Поддержку? Благодарность?
Но ведь ему было нужно не это.
А я больше ничего не могла ему предложить.
По крайней мере, сейчас.
Слушая его ровное сердцебиение, ощущала, как успокаиваюсь.
Дыхание выравнивалось, слезы высыхали.
Вдох―выдох. Вдох―выдох. Вдох… сознание медленно улетало, заставляя проваливаться глубже ― в совершенно другой мир, наполненный легкостью и солнечным светом, добротой и искренностью, любовью и волшебством.
Мир, в котором больше не было этой дикой, обезумевшей боли.
Мир, в котором больше не было Его.
Удар. Второй. Третий. Быстрее. Чаще. Снаряд отлетал, а затем возвращался, с силой долбя в измученное тело. Через три часа тело невыносимо ломило, но я терпел, потому что знал, что в противном случае не сумею сдержать крика.
Мне нужно было ощущать физическую боль для того, чтобы не чувствовать душевную. Душевную. Какая ирония. Ведь этой самой души у меня и нет.
Вместо неё пустоту заполняла какая―то субстанция ― бесчувственная, холодная, черствая, не умеющая любить. Хотя я пытался. Видит Бог, пытался. Изо всех сил. Разбиваясь об асфальт. Переступая через себя. Борясь со Зверем. Пытался. Но не смог.
Лишь вновь причинил боль той, которая значила для меня больше собственной жизни. Причинил боль, а затем вновь потерял. Снова.
Я терял постоянно. Всю свою жизнь. И, если быть одиноким ― моя судьба, что ж, я приму её достойно, но понесу этот крест в одиночку. И тогда больше никто и никогда не пострадает по моей вине. Больше никто не погибнет.
Стиснув зубы, зарычал и ударил по снаряду, заставляя плотный кожаный мешок, не выдержав напора, слететь с цепи и рухнуть на пол. Прислонившись лбом к стене, сжал кулаки и со всей силой долбанул костяшками по бетону. По коже разлилось знакомое тепло ― кровь струилась по рукам, заставляя ушибы ныть, но мне было плевать. Эти раны заживут, а вот те, что внутри вряд ли затянутся.
Даже со временем.
Двадцать лет назад
Шум вертящихся лопастей. Невыносимый звук, от которого закладывает уши.
Я сидел в вертолете отца и с силой стискивал кулаки ― от злости, как заноза сидящей под кожей; костяшки
