Только позови - Джеймс Джонс

Каррен чуть вскинул плечами и, выставив крепкие ладные руки, пошевелил пальцами.

— Не могу позволить себе ничего подобного. Сразу без работы останусь.

— Да ничего в этом хорошего нет, — неуверенно произнес Лэндерс.

Каррен придвинул кресло поближе к столу, как бы давая понять, что собирается сказать нечто конфиденциальное.

— Как правило, я с пациентами на посторонние темы не люблю разговаривать. Но вам я давно хотел сказать, Марион. У вас могут быть большие неприятности.

Лэндерс пристально посмотрел на хирурга.

— Что вы имеете в виду? Тюрьму?

Каррен кивнул.

— У меня и так неприятности, — усмехнулся Лэндерс. — Шлепнут меня — вот она, самая большая неприятность. Хуже некуда.

— Подумайте о будущем. О том, что будет после войны.

— Не хочу я о будущем.

— Подумайте, зачем вам неприятности? Зачем дисциплинарное увольнение — без звания, без пенсии? Это же, как хвост, всю жизнь за вами будет тянуться.

— Неужели вы не понимаете? Не могу я думать о том, что будет после войны. На фронте не существует такого понятия — «после войны». Только голая стена. Сплошная мгла, в которой ничего не разглядишь.

— Вы в самом деле убеждены в этом? — Каррен не сводил с него глаз.

— Убежден. Нету для меня «после войны», понимаете, нету. У вас все иначе. Вы будете работать, сделаетесь знаменитым хирургом. Будете помогать людям и между делом зарабатывать деньги. Вам проще.

Каррен поджал губы.

— М-да, пожалуй, так оно и будет. По правде говоря, мне и самому немного стыдно, без ваших попреков. И все-таки, — он снова пристально посмотрел на Лэндерса, — вы в самом деле считаете, что… как это вы выразились — «сплошная мгла, в которой ничего не разглядишь»?

— Только так. Ничего иного нет и быть не может.

Каррен помолчал, потом, уперевшись рукой в край стола, отодвинулся немного назад. Ненадолго тебя хватило, подумал Лэндерс насмешливо.

— Скоро нам с вами предстоит распроститься, — сказал хирург совсем иным тоном. — Я направляю вас в рецентр.

Реабилитационный центр, привычно расшифровал Лэндерс. У них в роте и слов таких не слышали. Реабилитационный центр располагался в двух корпусах в стороне от главного плаца. Туда направляли всех прошедших курс лечения для окончательного восстановления физических сил перед назначением в часть.

— Нога у вас в порядке. Ничего вы там, к счастью, не повредили, — продолжал Каррен. — Но настоятельно рекомендую какое-то время обойтись без драк. Пинг-понг — пожалуйста, играйте на здоровье. Но предупреждаю: чтобы никаких драк, — сказал он строго. — Ушиб или растяжение могут повлечь очень серьезные осложнения. Не говорю уж о том, как на это посмотрит полковник Стивенс.

— Терпеть не могу, когда несправедливость да еще оскорбляют, — вставил Лэндерс, но Каррен пропустил его замечание мимо ушей.

— Вы будете признаны ограниченно годным. Не вздумайте благодарить меня — это точно соответствует вашему состоянию. Ограниченно годный в строевой тоже не сахар. Наверное, двое из каждой пятерки раненых — из этой категории. Если взять, например, роты снабжения горюче — смазочным материалом, ну те, что в танковых войсках, там потери еще выше. После артобстрела большинство просто не находят. Когда прямое попадание в грузовик.

— Может, повезет, не назначат в такую.

— Может быть. — Каррен встал. — Но я из ирландцев, человек суеверный. Даже в черных гномов верю. А раз уж вы говорите, что перед вами мгла… — Он пожал плечами. — Тут я вообще умолкаю.

— Я вам больше скажу, — сказал Лэндерс с натянутой усмешкой. — Я и в человечество больше не верю. Люди мне теперь безразличны. Мы все обречены. Вымрем, как динозавры. Мы просто еще не осознали этого. Доисторические животные тоже не понимали, когда пожирали друг друга. Вот и мы — наспециализировались на самоуничтожении.

— Когда вы сделали такое заключение?

— Не знаю. Наверно, после того, как меня ранили. Я сидел на вершине холма, а внизу шел бой.

— Мрачная философия. Будем надеяться, что вы неправы.

— Будем, — согласился Лэндерс. — Но, к сожалению, я прав. Мрачная, говорите, философия? А когда понимаешь, что тебе все равно, — еще хуже. Мы наспециализировались на войне. Она нас и погубит.

— Вы полагаете, эта, идущая война? — быстрее обычного спросил Каррен.

— Не обязательно. Но это не имеет значения. Не эта — так другая, все равно погубит. Любое большое дело потеряло всякий смысл.

— Даже правое?

— Даже правое, если ради него мы убиваем.

Каррен кивнул. Переминаясь с ноги на ногу, нерешительно поднял руку.

— Марион, к январю вас выпишут. Я думаю, мы еще увидимся и поговорим. Если же не приведется… — Он медленно протянул руку.

Лэндерс потряс ее. Ладонь у врача была крепкая, прохладная, приятная на ощупь. Впрочем, у него у самого такая же.

Закрыв застекленную дверь, он обернулся и усмехнулся про себя: Каррен уже сидел за столом и что-то быстро писал, листая его историю болезни. Черт с ним, подумал он безразлично, пусть кропает для этих подонков.

С таким же безразличием он взирал теперь на всех и вся. За исключением Стрейнджа и разве что Бобби Прелла. На Уинча он плевать хотел. И на народ в «Пибоди» тоже. Все равно каждый из них сам за себя. Вот и Стрейндж с недавних пор откалывается. И Бобби Прелл тоже откалывается и от него, и от Стрейнджа. Бобби начал мало — помалу самостоятельно передвигаться, но с ними в город не ездил и в «Пибоди» не заглядывал. Однажды они ехали в такси, и Стрейндж сообщил ему о разговоре с Преллом: тот сказал, что жениться собирается.

— Жениться? — изумился Лэндерс. — На ком же?

— Да на этой, из отделения, с которой он крутил.

— И когда?

— Не знаю я. — Стрейндж глядел в сторону, на моросящий зимний дождичек. — Про это он не сказал.

— Совсем спятил, — твердо заключил Лэндерс.

— Может быть, — негромко отозвался Стрейндж.

Они и виделись теперь, пожалуй, только в такси, когда ехали в город или из города. Во всяком случае, так ему казалось.

Лэндерс не сокрушался, не переживал. Он как будто окончательно прощался со всеми. Их время быть вместе вышло. Расходились их дороги и интересы. Он останется совсем один, когда попадет на передовую. И они тоже — если попадут.

По крайней мере он знал, сколько у него есть времени. Каррен сказал: к январю выпишут. Значит, меньше месяца. Не так уж много. С другой стороны, он не знал, куда себя денет чуть ли не на месяц.

Забавно, как по одному отрывали их друг от друга женщины. Бабья плоть — вот что ломало их прочную спайку. Губило их боевое, почти что кровосмесительное братство. Как-то в подпитии Лэндерс решил, что вывел основной закон вселенной: баба вместо бойни. Закон постоянный и неизменный. И вот этот самый закон нарушил современный человек, изобретя на свою голову массовые механизированные войны, чтобы отстаивать какое-нибудь никудышное дело.

Протрезвев, Лэндерс нашел, что его открытие — не из великих, и тут же вспомнил себя мальчишкой и как отец, бывало, захмелев, всегда затягивал одну и ту же песню: «Ох, эти свадебные звоны, они дружков моих разгонят». Остальные слова забылись, зато в памяти отчетливо зазвучал мотив, и несколько дней он насвистывал его повсюду, пока мелодия не приелась.

Ничто не мешало ему проводить время так же, как все остальные. Пусть хоть месяц. И возможности выпадали благоприятные. Однако теперешняя его неприязнь к роду человеческому распространялась и на женщин. Как-то вечером в «Пибоди» Мери Лу, уютно прикорнув подле него, сказала:

— Как бы мне не втрескаться в тебя всерьез.

Признание так польстило самолюбию Лэндерса, что отвергнуть его целиком и полностью было выше всяких сил.

— Не надо, — сказал он, потом быстро поправился — Во всяком случае, не сильно. Лучше так, немножко.

— Почему немножко?

— Неизвестно, куда меня направят и что со мной будет. Пехотинец в действующей — зачем тебе такой?

— Что значит «зачем»?

— Ты ведь не пошла бы за него замуж?

— А почему нет? Могла бы. Ты сколько по аттестату получаешь?

— Совсем мало. Забыла? Я теперь не сержант. Сижу на солдатском довольствии.

Мери Лу рассмеялась.

— Да, это важное обстоятельство! Бог ты мой, я, кажется, влюбилась в тебя, Марион, — добавила она низким грудным голосом.

— Влюбилась, и ладно. — Он ласково погладил ее по голове. — Я вот скоро уеду, и ты полюбишь кого-нибудь другого.

С недавних пор он стал иначе смотреть на женщин — отстраненно, с презрительной насмешкой, и это сдерживало его последний месяц. Он ни в кого не влюбился и никем не увлекся. Отношения с ними складывались теперь совсем по-другому, хотя он не знал, почему так происходит-то ли из-за его новообретенного цинизма, то ли благодаря накопленному опыту там, где он раньше был слеп и наивен.