Практические занятия по русской литературе XIX века - Элла Войтоловская

Осознание различий в позициях Аксакова и Герцена поможет студентам разобраться в идейно–литературной борьбе того времени. Различия эти проявились в отрицательном отношении С. Т. Аксакова, как и славянофилов вообще, к Белинскому (в 1841 г.), в отношении к брошюре К. С. Аксакова «Несколько слов о поэме Гоголя «Похождения Чичикова, или Мертвые души» и, главное, в отношении к русской действительности в целом. Следует напомнить, что в 1839 г. Белинский периода примирения с действительностью, «раздраженный и недовольный, уехал в Петербург и оттуда дал по нас последний яростный залп… «Бородинской годовщины», — писал Герцен в «Былом и думах». И там же добавлял, что вскоре после их встречи в Петербурге Белинский порвал со своим примирением: «с этой минуты и до кончины Белинского мы шли с ним рука в руку». Если С. Т. Аксаков с известными исправлениями приемлет русскую действительность, то Герцен беспощадно осуждает ее. Он саркастически высмеивает систему управления, «канцелярские формы вместо законов и фельдфебельские понятия вместо правительственного ума»[396]. «Былое и думы» Герцена — это страстный, обвинительный акт против правителей России эпохи Николая I. Критика Аксаковым крепостничества в России кажется бледной рядом с разоблачениями Герцена, который говорил, что «все преступления, могущие случиться… со стороны народа против палачей, оправданы вперед!»

Остановимся на сопоставлении книги Аксакова с соответствующими главами «Былого и дум» Герцена, что поможет студентам полнее представить, как отразилась литературная жизнь 1830—1840 гг. в «Истории моего знакомства с Гоголем». В этой работе будем привлекать и воспоминания П. В. Анненкова. Ни одному из произведений Гоголя Аксаков не придавал такого значения, как «Мертвым душам». В «Истории моего знакомства с Гоголем» он показал, какую роль эта поэма сыграла в его личной жизни, в жизни его семьи, всей читающей России. С. Т. Аксаков чрезвычайно высоко ценил художественную значимость поэмы Гоголя, ее правду, но мало говорил об ее общественном звучании и разоблачающей силе.

В четвертой части «Былого и дум» Герцен пишет о появлении в России «замечательной книги», сравнивая внимание к ней с тем интересом, который в Англии и Франции вызывают парламентские прения. Герцен подчеркивает этим свою мысль о том, что в периоды «возбужденности умственных интересов» «литературные вопросы, за невозможностью политических, становятся вопросами жизни». В периоды подавленности «всех других сфер человеческой деятельности» только в книжном мире «глухо и полусловами» осуществлялся «протест против николаевского гнета» Герцен не сообщает, какую «замечательную книгу» он имеет в виду. Но в черновиках он прямо называет «Мертвые души» Гоголя. Для Герцена поэма Гоголя представляла прежде всего огромный общественно–политический интерес.

Для Герцена, как и для Аксакова, Гоголь был главой литературы. На страницах «Былого и дум» имя Гоголя встречается постоянно. Герцен вспоминает о персонажах Гоголя, с которыми он никогда не расстается. Рассказывая о друзьях — Грановском, Галахове, передавая то впечатление, какое произвел на него рассказ последнего, он говорит: «Много смеялись мы его рассказам, но не веселым смехом, а тем, который возбуждал иногда Гоголь». Гоголь — гениальный писатель, обличитель чиновничества и поместного дворянства, выразитель сокровенных дум народа. Не по своему происхождению, а по своим вкусам и складу ума он выходец из народа. Гоголя–сатирика Герцен считает великим патриотом России, самым нужным для нее человеком. С огромной силой Герцен выразил свои мысли о Гоголе в книге «О развитии революционных идей в России», где он знакомил западных читателей с Россией, ее народом, ее революционным прошлым и ее литературой.

От характеристики отношения Аксакова и Герцена к Гоголю переходим к сопоставлению позиций мемуаристов на более широком материале. О важнейших событиях из жизни «Молодой России» в начале 1840–х годов Герцен рассказал в главах «Наши» и «Не наши» (в 4–й части «Былого и дум»). Тогда «оба стана» стояли «на барьере», тогда «страстный и вообще полемический характер славянской партии особенно развился вследствие критических статей Белинского…».

Отразилась ли в книге Аксакова та борьба, о которой говорит Герцен? Последовательно и правдиво излагая историю своих отношений с Гоголем, Аксаков, подойдя к началу 1840–х годов, не может не касаться борьбы «двух станов», составляющей существенную сторону жизни русской интеллигенции. Освещает он эту борьбу не с герценовских, а с противоположных позиций. Аксаков пишет, что в конце 1841 г., когда Гоголь приехал в Россию для издания «Мертвых душ», Аксаков и его друзья были недовольны тем, что Гоголь послал свою поэму к цензору А. В. Никитенко через Белинского.

В откровенности аксаковского признания, что славянофилы в это время «терпеть не могли» Белинского, трудно не усмотреть ослепляющей нетерпимости враждебного Герцену и Белинскому направления. Аксаков обнажает здесь позиции славянофилов, которые не прощали Белинскому не только его убеждений, но и его переезда в Петербург и сотрудничества в «Отечественных записках». Несогласия со славянофилами было достаточно, чтобы обвинить критика. «У нас, — писал Аксаков, — возникло подозрение, что Гоголь имел сношение с Белинским, который приезжал на короткое время в Москву, секретно от нас, потому что в это время мы все уже терпеть не могли Белинского, переехавшего в Петербург для сотрудничества в издании «Отечественных записок»…» (56). Это признание Аксакова обнажает причины, по которым Гоголь вынужден был скрывать свои отношения с Белинским: к этому писателя толкала заведомая враждебность близких ему славянофилов к критику. Их настороженное внимание к отношениям Гоголя и Белинского заставляло писателя держать в секрете свои встречи с Белинским, многое в которых остается непроясненным для нас.

Необходимо подчеркнуть отдельные расхождения Аксакова с большинством славянофилов, хотя сделать это и не просто. Эти расхождения студенты обнаружат, в частности, в высказываниях С. Т. Аксакова об отдельных произведениях Гоголя. Он видит в Гоголе «поэта жизни действительной», тогда как и К. Аксаков, и С. П. Шевырев не видели этой самой сильной стороны Гоголя. Отчетливо выступают различия между С. Т. Аксаковым и славянофилами в отношении к Белинскому в 1846— 1848 гг.

Привлечение воспоминаний П. В. Анненкова «Замечательное десятилетие. 1838—1848 гг.» позволяет студентам сопоставить сообщение Аксакова о тайных встречах Гоголя с Белинским с тем, что говорит об этом Анненков. Уже одно это сопоставление послужит ярким примером литературно–общественной борьбы 1840–х годов. Умеренно либеральный западник Анненков совершенно иначе, чем С. Т. Аксаков, пишет об отношениях Гоголя и Белинского. Он говорит о важном значении Белинского в жизни Гоголя, о том значении, которое имела для Гоголя статья Белинского «О русской повести и повестях Гоголя» (1835). «Она и уполномочивает нас сказать, что настоящим восприемником Гоголя в русской литературе, давшим ему имя, был Белинский»[397]. Анненков свидетельствовал, что Гоголь «был доволен статьей, и более чем доволен: он был осчастливлен статьей, если вполне верно передавать воспоминания об этом времени»[398]. По словам Анненкова, «для поддержания, оправдания и укоренения его (Гоголя. — Э. В.) в общественном сознании Белинский издержал много энергии, таланта, ума, переломал много копий, да и не с одними только врагами писателя, открывавшего у нас реалистический период литературы, а и с друзьями его»[399]. Высоко оценил Анненков и роль Белинского в отношении «Ревизора». Благодаря Белинскому «Ревизор» Гоголя, потерпевший фиаско при первом представлении в Петербурге и едва ли не согнанный со сцены стараниями «Библиотеки для чтения», которая, как говорили тогда, получила внушение извне преследовать комедию эту как политическую, не свойственную русскому миру, возвратился на сцену уже с эпитетом «гениального произведения»[400]. Анненков упоминает и о тайном свидании Гоголя с Белинским в Москве, и о встречах их в кругу петербургских знакомых, но личные дружеские отношения между ними пока не возникли. Анненков был убежден, что «философский оптимизм» Белинского, т. е. его примирение с русской действительностью, разложился и под влиянием Лермонтова и Гоголя. Он говорит, что Белинский не устоял «под действием поэта реальной жизни, каким был тогда Гоголь»[401]. Выход «Мертвых душ» вызвал статью К. Аксакова, который писал, что по акту творчества Гоголь равен Гомеру. Статья эта не понравилась Белинскому н вызвала горячие возражения его. «Белинский, — как пишет Анненков, — с этого момента воспринимался «яко зло» в лагере славянофилов»[402]. Белинский с восторгом приветствовал книгу Гоголя, которая явилась нежданной помощью в его могучей проповеди. «Все силы своего критического ума напрягал он, — пишет Анненков о Белинском, — для того, чтобы отстранить и уничтожить попытки к допущению каких‑либо других смягчающих выводов из знаменитого романа, кроме тех суровых, строго обличающих, какие прямо из него вытекают»[403].