Последний Конунг - Тим Северин

Харальд буркнул что-то – я не понял, был ли то знак согласия, – после чего вернулся к вопросу о войске. Половина соберется в Тронхейме, как только будет убран урожай, каждый корабль, какой окажется под рукой, должен быть поставлен на службу, кузнецам следует хорошо платить за изготовление излишков наконечников для стрел и лезвий для секир и так далее. Только позже я узнал, что, к его чести, он велел послать в Вестерготланд три судна с мукой, но что когда его посланники добрались до моего дома, их приняли за налетчиков, и Фолькмар исчез. В последний раз его видели, когда он шел в сторону храма Тора в Уппсале, взяв с собой моих близнецов.

Следующие две недели я занимался тем, что пытался, сколько это было возможно, разузнать о человеке, к которому отправляют меня соглядатаем, и чем больше я узнавал, тем больше опасался, что Харальд дал маху, полагая, что столь коварный союзник пойдет ему на пользу. Вкруг Вильяльма, то бишь Вильгельма Незаконнорожденного вились слухи, как мухи вокруг гнилого мяса. Говорили, будто его мать была дочерью кожевника, и ее потрясающая красота привлекла внимание герцога Нормандии, а их незаконный ребенок, будучи всего семи лет от роду, унаследовал титул герцога. Против всякого ожидания мальчик выжил в борьбе за власть и наследство, ибо обладал тем, что христиане любят называть «дьявольским везением». Однажды наемный убийца добрался до самой его спальни, и мальчик, проснувшись, видел, как убийца борется с его телохранителем, из предосторожности спавшем в том же покое. Убийца перерезал горло телохранителю, но наделал столько шума, что вынужден был бежать, не исполнив задуманного. Даже женитьба Вильгельма стала предметом диковинных рассказов. Видимо, он женился на двоюродной сестре, хотя священники запретили этот союз, слишком близкий к кровосмешению, а чтобы добавить сплетням остроты, поговаривали, что жена его – карлица, родившая ему по меньшей мере дюжину детей. Однако в одном все слухи и домыслы сходились: Вильгельм Нормандский показал себя искусником и прозорливцем в государственных делах. Он тайно строил козни и доблестно сражался до тех пор, пока полностью не взял в руки унаследованное герцогство, и теперь это был военачальник, перед которым трепетала вся Франция, столь же могущественный, как и сам король Франции.

Значит, вот к кому меня послал мой государь, чтобы оценить и, возможно, заманить в великое предприятие, замышленное Харальдом. Мне предстояло опасное дело, и я вовсе не был уверен, что ум мой по-прежнему остер и скор, чтобы я мог быть соглядатаем. Исполнить это я могу лишь с помощью Одина, ведь он сам – великий обманщик. Пусть это будет моим последним усилием – оно отвлечет меня от горестных мыслей об утраченной Руне.

Я занялся приобретением платья для моего маскарада и решил надеть простую темную рясу, в каковой предстану смиренным монахом. При дворе Харальда было достаточно христианских священников, чтобы, наблюдая за ними, перенять их повадки, а латыни, выученной мною в Ирландии, вполне хватало для подражания их молитвам и песнопениям. Осталось у меня одно затруднение – тонзура. Исподволь выспросив у священников, я узнал, что очертания тонзуры и способ стрижки могут иметь значение. Видимо, и само место на голове, где она выбривается, и длина оставшихся волос и то, как они зачесаны, говорят о прошлом благочестивого христианина точно так же, как рисунок на щите сообщает о том, кому принес присягу тот или иной воин. Посему я предпочел вовсе сбрить остатки своих седых волос. Коль скоро меня спросят, я скажу, что сделал это в честь святого Павла, бывшего, по словам священников, которых я расспрашивал, совершенно лысым.

Рыбачий корабль доставил меня из Норвегии на юг, в свой родной порт Бремен, а потом в Нормандию, где я намеревался сойти на берег. Это судно оказалось такого рода, на каких я еще никогда не плавал, и всю дорогу мне было нехорошо. Оно строилось для перевозки грузов, борта его поднимались над водой слишком высоко, что мне не нравилось, а нос и корма казались еще более неуклюжими из-за высоких надстроек. Не корабль, а какой-то большой амбар, плывущий по морю, хотя нужно признать, необыкновенно вместительный. В него помещалось в два раза больше груза, чем в трюмы любого из тех кораблей, на каких мне доводилось плавать, и я отметил, что по мере того, как он вразвалку переходит от одного порта к другому, его трюм наполняется товарами явно военного назначения – кипами щитов, связками клинков для мечей, льняным полотном для палаток, гвоздями для строительства судов, а также такими заурядными вещами, как сапоги, лопаты и топоры. Завершиться наше плавание должно было в Руане, столице герцога Нормандии.

Однако Ньерд, бог моря, решил иначе. Взяв последний груз в Булони – всего понемногу: железные шлемы, выделанные шкуры, мотыги, – мы шли вдоль берега, как вдруг под вечер нас настигла непогода. То был обычный вечерний шторм, когда море быстро темнеет, тучи набегают с запада, море испещряют капли холодного дождя, налетающего тяжелыми порывами. Вода, обычно серо-синего цвета, стала зеленовато-черной, и по мере того как ветер набирал силу, волны становились все яростнее, гребни их вздымались все выше, пока не обрушивались, разбиваясь вдребезги. Поначалу казалось, что ненастье ничем не грозит столь большому и тяжелому судну, но в конце концов волны – слуги Ньерда – стали нас одолевать. Наш бременский кормчий всячески старался найти убежище, но, по несчастью, буря застал нас в таком месте, где не было ни единой спокойной гавани. Тогда он приказал корабельщикам приспустить парус и попытался выйти за пределы все усиливающейся бури. Наше тяжело груженное судно тошнотворно раскачивалось, волны подкатывались под киль, а ветер бил по высокому носу и корме. Требовалось все искусство кормчего, чтобы судно продолжало двигаться, но слишком высокие борта работали как ненужные паруса, и корабль неудержимо сносило по ветру. Ветер гнал нас все дальше на север, и было видно, что кормчий начал тревожиться. Он послал корабельщиков достать из-под палубного настила свободные якоря, чтобы они были наготове.

Дождь усилился настолько, что вокруг за пределами полета стрелы ничего не было видно, но, вне всяких сомнений, судно тянуло к невидимому берегу, грозящему опасностью. Я позаботился скрыть свое волнение – предполагается, что священники не бывают опытными мореходами, – но отметил, что волны становятся короче и круче, и догадался, что мы проходим над мелководьем. Эта догадка превратилось в уверенность, когда в бурлящих волнах появился желтоватый оттенок песка или ила. Раз или два мне показалось, будто я слышу шум отдаленных бурунов.

Потом дождь вдруг прекратился, вокруг прояснилось, словно с глаз сняли пелену. Все глядели в подветренную сторону, чтобы понять, куда нас занес ветер. И то, что мы увидели, заставило кормчего крикнуть: