Годы без войны (Том 2) - Анатолий Ананьев

— Не знаю, что бы я делал, не будь этой прекрасной Сибири, — говорил он, любовно глядя перед собой на берега, мимо которых проплывали. — Ты помнишь наши споры с отцом? (Но даже при упоминании отчпма Галина не изменила своего застывшего выражения.) Помнишь, — продолжил Дементий, для которого воспоминания служили лишь подтверждением его теперешних мыслей, — как он настаивал, чтобы я пошел по его линии, а я возражал? Так кто теперь прав? Как вот ты думаешь, кто прав? — Он как будто спрашивал сестру, но вопросы его были такими, что на них не надо было отвечать; в них уже заложен был тот ответ, который удовлетворял Дементия.

— Всякому человеку, чтобы проявить себя, нужен простор, — в следующий раз начинал он разговор. — Но поле деятельности — надо еще заслужить, чтобы тебе предоставили это поле. Надо заслужить право на деятельность, а заслужить его при нынешней сплошной грамотности — надо, по-моему, быть трижды Наполеоном. — Он впервые высказал вслух то, что давно приходило ему, ла ум, и повернулся к сестре, чтобы увидеть, как она восприняла это (не унизительный конец мрачного корсиканского гения, но лавры его артистически необычайного взлета до сих пор, спустя уже столько десятилетий, продолжают волновать поколения молодых людей). — Ты знаешь, мне иногда кажется, что я мог бы стать полководцем, — затем, усмехнувшись, сказал он.

Он говорил о себе и не хотел трогать жпзни сестры. Разбирательство ее жизни только растравило бы в ней то (похороны Юрия), что еще болезненно, как он думал, жило в ней. Он не хотел затрагивать и ее отношений с женой и тещей, которые, он чувствовал, точно так же должны были быть болезненными для нее. "Поработает в поселке, отойдет, тогда и можно будет вернуться к этому", — думал он. Он искал причины, чтобы не заниматься сестрой; причины эти представлялись ему обоснованными, и оттого он был спокоен и строг с иен. И лишь однажды позволил себе размягчеино сказать ей:

— Галя, как мне жаль тебя, еслп бы ты знала. Нет, нет, ты не подумай, ты извппи, я просто — так хотелось, чтобы ты была счастливой.

— Боже, о чем говоришь, где оно, это твое счастье?

— Есть, Галя, есть. Ты еще так молодо выглядишь, на тебя еще можно засмотреться.

— Утешаешь?

— Для чего? Я же брат тебе.

— Вот именно. — И Галина усмехнулась чему-то тому своему, что, она знала, было уже угасшим в ней, но о чем не знал и не догадывался еще брат, взявшийся опекать ее.

XXIV

Самым трудным для Демснтпя было, когда оп отправлял (с попутным вертолетом) Галину из Комсомольской в трассовый поселок. Уже выйдя с нею на площадку, с которой она должна была улетать, он почувствовал, что нельзя было делать этого, то есть отправлять сестру в таежную глушь. Он почувствовал, что он как будто за какую-то провннность ссылал ее, и это было нехорошо: он брал на себя ответственность за то, что могло случиться с ней там. "Может, оставить пока здесь, пе отправлять?" — подумал оп, в то время как пилот, стоявший у раскрытой дверки вертолета, всем видом своим говорил, что ему надо уже лететь и что он не может ждать больше.

— Ну, Галя, — сказал Дементпй, обняв на прощание ее, — если что, дай знать, и я тут же буду у тебя. — Пора было отпускать ее, но он чувствовал, что было еще что-то недосказано им, и держал ее руку. — Да, вот еще что, — сказал он. — Я заходил в Москве в следственный отдел. Следствие еще ведется, и я, ты не думай, я не забыл ничего. Этот твой пегодяй Арсений получит что заслужил, я постараюсь. — И по выражению лица его было видно, что оп выполнит то, что обещал ей.

Он отпустил руку Галины и все с тем же смешанным чувством жалости и стыда, что будто ссылает ее, смотрел затем, как пилот помог ей подняться в вертолет, как захлопнулась за ней дверца, двинулись и начали вращаться огромные лопасти, набирая обороты и взвихривая из-под колес пыль; он хотел увидеть, как сестра в иллюминатор прощально помашет ему, но потоки воздуха заставили его наклониться, запахнуться и съежиться, а когда он опять поднял голову, вертолет, описав полукруг над избами поселка, удалялся, беря курс (в пасмурном осеннем небе) по течению Оби.

Всю первую половину дня, пока дела пе захватили его, Дементпй оставался мрачным оттого, что был недоволен собой. Но когда затем вместе с Луганским, ведавшим всей перевалкой грузов, поступавших по железной дороге к порту, вышел к подъездным путям и причалам, заваленным трубами; когда, увидев горы этпх труб и поговорив с портовиками, попял всю сложность положения (почему не отгружались эти трубы), — мрачное настроение у Дементпя было уже не связано с тем, что оп отослал сестру бог знает куда, к чужим людям. Дела обступили его, и оп забыл о ней. От него требовалось принять меры, чтобы согласно графику трубы еще до наступления холодов были доставлены к определенным пунктам на трассу; но оп впервые в своей практике столкнулся с тем обстоятельством, что самый известный, простой и всегда верно действовавший метод ускорения работ, то есть авральный, когда нагонялось людей и техники, — метод этот был неприменим здесь. Людей было достаточно, достаточно было и портовых кранов, а не хватало барж, на которые можно было бы грузить трубы.

Он впервые оказался в этом положении, когда не знал, начинать ли звопить по инстанциям, чтобы прибавили барж, которых, впрочем, везде теперь не хватало по Иртышу и Оби, или искать какоето инженерное решение. Он ходил вместе с Луганским вдоль сложенных труб, останавливаясь и постукивая по ним, словно пытаясь что-то определить по звуку, и не находил решения.

— Так что будем делать? — наконец спросил он у Луганского. — До снега? На тягачах? По морозцу?

— Не подымем, план сорвем.

— План срывать мы не имеем права.

— Но тогда единственное — добиваться, пока не поздно, изменения графика, если уж нельзя добавить транспортных средств.

— Отступление? — удивился Дементий. — Вы предлагаете отступление? — Он теперь не говорил, что мог бы стать полководцем, а чувствовал себя таковым.

— Да, если хотите. Иногда надо уметь вовремя отступить.

— Нет, — возразил Дементий. — Я не привык отступать. Нет — еще более решительно подтвердил он, как будто у него уже складывался план действий, как можно было выправить положение.

Но план этот надо было еще придумать, и Дементий, ни слова больше не говоря Луганскому и предоставив ему только пожимать плечами, твердой, уверенной походкой пошел в контору. Обложившись бумагами и имевшейся под рукой подсобной литературой, он принялся вычислять, как можно было увеличить грузоподъемность барж и оборачиваемость их по маршрутам. Но результаты были таковы, что нечего было думать, чтобы решить проблему за счет этой уплотненности. Надо было искать что-то другое, но другого не было, и Дементий почувствовал себя в тупике.

Сказать Луганскому, что не привык отступать, было легко; но как было сдержать слово? Как было, главное, сдержать слово не перед Луганским, а перед министром, которому Дементий во время последнего разговора еще решительнее сказал, что все будет выполнено в срок? "Может быть, с народом поговорить, — подумал он. — Но что это даст?" Подперев ладонями виски, он сидел в кабинете и смотрел на бумаги. Привыкший мыслить масштабно, он не мог сосредоточиться на том конкретном, о чем надо было думать. "Да, я понимаю, как важен северный газ для европейской части страны, — говорил он себе, представляя те промышленные предприятия и города, которые должны будут подключиться к газопроводу. — Да, я понимаю, что от того, вовремя ли мы подадим газ, будет зависеть, войдут ли эти новые производственные мощности в строй или нет, дадут ли продукцию или не дадут (и все дочернее и зависящее от них). Да, я понимаю, как важно все это, и разве я могу отступить? Нет и еще раз нет", — говорил он, в то время как чувство тупика, в котором он был, заставляло его снова и снова морщиться и потирать виски. Оп ушел из конторы уже ночью и затем еще ходил по берегу Оби (перед тем как лечь спать), вглядываясь в огни причальных фонарей и прислушиваясь к шорохам набегавшей в ночи обской волны на песчаную отмель.

Утром его разбудил говор мужиков под окнами. Они собрались что-то делать и спустились вниз, к реке; и Дементий, одевшись, из любопытства пошел посмотреть, что они собрались делать. Мужики, сойдя вниз, принялись сталкивать в реку бревна, пригоняемые на отмель большой водой. Бревна были ничейными, их можно было брать, и колхозники из близлежащих деревень давно уже пользовались этим даровым лесом. Дементий не раз слышал об этом и, увидев издали, в чем было дело, хотел было повернуться и уйти, но одно обстоятельство заставило остановиться его. Обстоятельством этим было то самое Ньютоново яблоко, упавшее с ветки (как позднее говорил об этом Дементий), по которому великий ученый открыл миру закон притяжения Земли. Дементия заинтересовало то, что мужики были без подвод и не вытаскивали на берег, а именно сталкивали бревна в воду. Он подошел ближе и, дождавшись, когда они сядут перекурить, разговорился с ними.