КВАЗИ - Сергей Лукьяненко

Понятно.

Не весь персонал заперли.

Часть на самом-то деле выполняла приказ Виктории. Уж не знаю, что им было обещано – быстрое возвышение, квартира на Васильевском острове в Питере, медаль «За заслуги перед кваzи». Но именно они и были основным движущим механизмом бунта. А старичьё… так, пушечное мясо.

Ну как в любой революции.

– Надо заканчивать, Женя, – сказала Валентина. – Хватит, наигрались. Всю страну на уши поставили.

Евгения Курицына впилась в меня ненавидящим взглядом.

– Кто это? Что эта милицейская тварь здесь делает? Почему вы его впустили? Отрежьте ему уши и выбросьте наружу!

Я даже как-то остолбенел от этого взрыва эмоций и столь неожиданной кровожадности. И торопливо поднял руку:

– Простите! А что именно надо выбросить наружу? Отрезанные уши или меня?

– Юморист, – презрительно сказала Курицына. – Вертухай с потугами на интеллект… Валя, Игорь, Влад – я вами разочарована!

К моему удивлению, старики явно смутились, да и на фамильярность никак не отреагировали. Как же эта вульгарная истеричная директорша ухитрилась заведовать пансионатом, да ещё и получить такое влияние? Загадка.

Может быть, впрочем, она умела быть разной. А сейчас у неё такая вот агрессивная форма истерики?

– Евгения, давайте поговорим как разумные люди, – сказал я. – Я догадываюсь, что вам наобещала Виктория. Но всё не так, поверьте.

Курицына прищурилась. Потом сказала:

– Оставьте нас. Это приватный разговор.

Валентина безропотно встала и отошла в сторону. Старики последовали за ней. Евгения опустилась напротив, посмотрела на меня с удивительным высокомерием. Спросила:

– Что тебе велели передать?

Я взглядом указал на охранника.

– Со мной, – небрежно бросила Курицына. – Говори.

– Мне никто ничего не велел, – сказал я. – Сам пытаюсь разрядить ситуацию, по мере сил. Виктория, очевидно, обещала вам быстрое возвышение, какой-то пост в правительстве кваzи?

– Допустим, – водя пальцем по столу, сказала Евгения.

– Вы же не знаете, какова цена возвышения…

Евгения громко рассмеялась.

– Я? Я – не знаю? Ты дурак, вертухай.

– Вы знаете, что должно произойти – и это вас не смущает? – спросил я.

Курицына фыркнула.

– Почему это должно меня смущать? Есть люди, интеллектуальные, прекрасные душой и телом, достойные возвышения. Перехода на новую ступень эволюции. А есть биоматериал в человеческом образе. Какая разница, пойдёт он на инъекции стволовых клеток ещё до рождения, на органы для трансплантаций в своей бессмысленной молодости, или, как теперь будет происходить, на возвышение элиты? Это самое правильное применение их никчёмных жизней.

– Так вы идейная… – в полной растерянности сказал я.

– Да!

– Идейная людоедка, – повторил я. – Социал-дарвинистка. Ну ничего себе. Вы хоть понимаете, что вас всех всё равно сейчас арестуют? Так или иначе. По-хорошему или по-плохому. С кровью или без. И то, что вы работали на экстремистов-кваzи, будет известно.

Курицына расхохоталась.

– Какое это имеет значение? Вы потрясающе глупы, молодой человек. Неужели так цепляетесь за уходящий миропорядок, за прогнивший человеческий режим? Да пусть меня арестуют, пусть застрелят и я восстану – какая разница? Я знаю, что лишь выгадываю время. Ещё пара дней, и все взрослые на Земле умрут. А меня возвысят.

Её охранник засопел.

– И тех, кто мне помогает, тоже, – неохотно обронила директорша. – Кваzи обещали. Кваzи не лгут.

В её взгляде была искренняя убеждённость. И почти не было безумия. Разве что самую капельку.

– Вас не смущает даже то, что вас возвысят… за счёт детской жизни?

– Оставьте этот пафос, молодой человек! – Курицына повысила голос. – Какая разница!

– Вы какое-то ректифицированное и концентрированное зло, – сказал я растерянно. – Вы вообще не человек.

Я посмотрел на охранника. Крепкий молодой мужик. Самый обычный человек, коротко стриженный и гладко выбритый.

– Вы же слышали, что она сейчас произнесла, – сказал я. – Ваш наниматель сошла с ума. Вы понимаете, чего она хочет? Вы же не отмоетесь никогда, даже после смерти.

До этого мне казалось, что охранник вообще немой. Он не раскрывал рта, никак не реагировал на разговор.

Но тут он внезапно заговорил:

– Мир изменился, полицай. Надо приспосабливаться.

– Выбрось его наружу, – велела Курицына. – Прострели живот, ноги и выбрось, чтобы лежал у порога и орал.

– Могут начать стрелять, – озабоченно сказал охранник.

– Вытолкни, когда побежит – всади пару пуль в спину и скройся, – сказала женщина с таким торжеством, будто придумала что-то гениальное. – Не успеют. А успеют – какая разница? Возвысишься. Я тебе гарантирую.

– Вставай, – велел охранник, шагнув ко мне. Взял за плечо, будто клещами. Вытащил из кобуры мой пистолет, проверил предохранитель, засунул себе за пояс. – И не дёргайся, хуже будет.

– Не могу придумать, что может быть хуже… – сказал я, покорно вставая.

Охранник повёл меня к двери, подтолкнув в спину стволом пистолета и довольно умело держась так, что я его заслонял от улицы. Негромко сказал:

– Не трепыхайся – тогда выстрелю только в ноги. Сам понимаешь, лучше, чем если в крестец пулю словишь.

– Всё равно умирать, – сказал я, чуть замедляя шаг. Так, чтобы пистолет упёрся мне в спину.

Конечно, ощущение это не из приятных.

Зато начинаешь понимать, где именно пистолет находится. Если человек действительно профессионал, он такой ерунды, как упереть ствол в спину противника, ни за что не допустит.

Но мой конвоир, к счастью, всё-таки профессионалом не был, а только казался.

– Э, ты не скажи, – оживился охранник, будто я затронул очень интересную для него тему. – Большая разница, как проводить последние дни…

Нет ничего глупее, чем заводить разговор с тем, кого собираешься убить или изувечить. И дело тут не в некоем «человеческом контакте», о котором любят рассуждать романисты. Мол, ощутишь симпатию, трудно будет убивать…

Те, кто готов убивать, колебаться уже не станут.

Но разговор отвлекает.

Любой разговор.

Особенно спор.

Я резко развернулся влево, уходя от ствола, левой рукой перехватил запястье охранника, отводя его в сторону, правой – ударил его в кадык.

Надо отдать ему должное, он не выстрелил впустую, и удар в горло тоже выдержал, лишь издал хрипящий звук. Несколько секунд мы боролись, я уводил его правую руку вверх, он колотил меня левой рукой – довольно бестолково, мы были в клинче, и я вертелся, подставляя ему бок.