Три повести - Сергей Петрович Антонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во дворе послышался голос Митиной матери.
— Тебя зовут, Митя, — сказал Славик.
Митя прислушался.
— Уже перестали… Лакей ты, Огурец, и больше ты никто. Как раньше говорили: верный подданный.
— Погоди. Сейчас увидишь.
Славик достал голубку, посадил на колени, соскреб крошки, прилипшие к пузу. Она стала доверчиво клевать с ладони.
— Ну чего! — ликовал Славик. — А ты говоришь — не глядит!
— Так-то она каждого признает, — заметил Митя. — Вот если бы она без шамовки пошла, тогда бы да».
— И пойдет! — кричал Славик. — Тащи ее куда хочешь!
Митя отнес Зорьку на край крыши и отошел. Зорька посмотрела вниз, во двор, потом вверх, на солнышко, вспрыгнула на ребро водосточного желоба, устроилась поудобнее и задремала.
— Зорька, Зорька! Гуля-гуля! — позвал Славик.
Она не открыла глаз.
— Может, ее вовсе и не Зорькой звать? — спросил Митя. — Может, она Варька?
— Какая тебе Варька! Это же моя голубка. Я знаю лучше тебя, как ее звать! Зорька! Зорька!
— Варька! Варька!
— Зорька!.. Перестань, Митя! Зорька!
Митя пульнул в нее стеклышком.
Голубка испугалась и пошла. По пути замешкалась, клюнула шляпку гвоздя и, нежно капая лапками по железу, направилась к Славику.
— Я тебе говорил! — завопил Славик. — Она меня обожает, если ты хочешь знать!
— Давай спорить, что нет, — сказал Митя.
— Нет, обожает! Крылья развяжу, а она не улетит!
— Улетит!
Подражая Таракану, Славик решительно сжал ротик.
— Как ты меня раздражаешь, Митя, — сказал он.
Он прищемил Зорьку коленями, порвал нитки, стягивающие перья, и поставил ее на лапки.
Голубка отряхнулась.
— Кыш! — сказал Митя.
— Никуда она от меня не уйдет! — хвастал Славик. — Смотри!
Он бросил голубку в воздух с размаху. Она мокро зашлепала крылом о крыло и села.
— Умница! — Славик погладил ее по головке. — Какая ты у меня прелесть!.. Митю не принимают — он и наговаривает на тебя. Ему завидно — он и наговаривает…
— Больно надо! — грустно протянул Митя. — Пойду сейчас домой, растоплю оловянных солдатов, буду биток заливать… Больно надо!
Славик внимательно посмотрел на него.
— Хочешь, Митя, я Таракана попрошу. Он тебя примет.
— Не примет.
— Примет. У нас же четыре голубя. А водим трое.
— Не примет. Я его Болдуином обозвал.
— А кто это?
Митя вздохнул.
— Ничего, Митя… Скажи Таракану, что хлебца будешь носить, он и примет. Хлебца много надо. Половину голуби кушают, половину Таракан.
На каланче пробило одиннадцать, и кривой Самсон поднял своих голубей. Поклубившись возле усадьбы, они метнулись к базару и стали набирать высоту. В конце базара стая резко срубила угол и прошла над головой Славика двумя этажами.
— Вот как правдашные голуби-то гуляют, — сказал Митя. — А твоя и летать не может. Курица.
Ответить Славик не успел. Как будто расколдованная, Зорька вздрогнула, нырнула вниз и потерялась из виду. Через секунду она внезапно появилась со стороны улицы, пологим винтом забралась высоко в небо, спланировала и села на крышу цирка.
Она устроилась там на деревянной букве «Ц» и стала укладывать перышки.
— Неси трубача на подманку! — встревожился Митя. — Быстро!
— Что ты! — Славик еще не понимал беды. — Таракан не позволяет…
— Неси, тебе говорят! Уйдет!
Пока Славик бегал к голубятне, Самсонова стая прозрачной лентой прошла мимо цирка. Он увидел, как Зорька нагнала стаю, кокетливо пошла рядом, не смешиваясь с чужаками, словно прогуливалась сама по себе и не имела к ним никакого интереса.
— Прилетит… — шептал Славик дрожащими губами. — Никуда не денется… Прилетит… Что вы, товарищи!
Митя выхватил у него голубя, посадил на трубу.
И Зорька увидела супруга.
Она отвалила в сторону, камнем пошла вниз и, распахнув крылья с пуховыми подмышками, описала вокруг него циркульную окружность.
Связанный трубач изобразил полное безразличие.
Зорька замкнула второй круг и села на букву «Ц».
Как сквозь сон, Славик услышал рояль. Мама играла: «Оружьем на солнце сверкая…» И не в лад музыке Самсон стал стучать палкой по пустому ведру. Он сзывал стаю на обед. Судя по стуку, ведро было мятое, как бумага.
Плотным ковром-самолетом голуби пролетели вдоль улицы, и, когда цирк снова открылся, Зорьки уже не было.
— Ну все, — сказал Митя, — теперь тебе ее не видать как своих ушей. Задешево у Самсона не выкупишь.
— Не бойся… — лепетал Славик. — Она прилетит… Она где-нибудь спряталась.
— А все почему? — назидательно проговорил Митя. — Потому, что свистать не можешь. Какой же голубятник без свиста? Ну, я пошел биток заливать.
— Погоди, Митя, — взмолился Славик. — Пожалуйста, подожди… Она прилетит… Давай спрячемся, она и прилетит.
Умные голуби Самсона осторожно, словно боясь обжечься, опускались за высокий заплот. Где-то среди них была Зорька.
— Тикай, Огурец, — посоветовал Митя. — Таракан придет, плохо будет.
Тикать было поздно. По крыше шел Таракан. Щеки его были надуты.
Он погрозил Мите, вылил изо рта в банку воду, утерся локтем и пообещал:
— На панель скину, все конопушки растеряешь!
Он был в добродушном настроении.
Ребята притаились. Таракан взглянул на голубятню и сразу все понял. Лицо его стало костяным.
— Она прилетит… — проговорил Славик придавлен-но. — Я ей хлебца… а она… Я больше не буду…
Таракан встал над ним. «Сейчас побьет», — подумал Славик и зажмурился.
Мама второй раз начала «Оружьем на солнце сверкая…» Она играла о том, что у нее все в порядке, папа обещал рано вернуться со службы, бульон получается наваристый и Славик дышит воздухом в соборном садике…
Славик опасливо открыл глаза. Таракан стоял все так же и скучно глядел на него. Мити уже не было.
— Она прилетит, — пытался объяснить Славик. — Митя сказал, что она клушка… Она и улетела…
Таракан, казалось, слушал не его, а мамину музыку.
— А Зорька моя! — неожиданно для себя взвизгнул Славик. — Захотел и выпустил! Моя Зорька! Лакеев нету!
В глазах Таракана появился интерес. Он посмотрел на Славика с любопытством, небрежно отодвинул его с пути и направился к лестнице. И железная кровля громыхала от его шагов то далеко, то близко.
Стало тихо. Мама кончила играть и, наверное, пошла на кухню.
Измученный Славик опустился у трубы. Сперва ему то и дело казалось, что возвращается Зорька. Но прилетели только галки. Прошел час, потом второй. Славик отупел и перестал надеяться. Зорька, день рождения, даже мама — все на свете стало казаться ему неважным, ничтожным.
Важным было только то, что он какой-то такой, что его брезгуют даже ударить. Воистину: кого проклинает аллах, тому не найти помощников.
3
Таракан думал.
Если бы голубку загнал какой-нибудь форштадтский фраер — вернуть ее было бы
