Дни. Россия в революции 1917 - Василий Шульгин

С их слов, довольно бессвязных, я понял, что в городе положение примерно такое же, как на вокзале. Большинство рабочих против отречения. С раннего утра, вернее с ночи, в Думе между Комитетом и Советом идут об этом горячие споры. Совет усилен “солдатскими” депутатами.

– Грамоту ищут по всему городу. Возможно, и сюда придут. Где она? – спросил Добровольский.

– У меня в кармане.

– Это не годится. Надо спрятать.

– Положить в несгораемый шкап. Приставить караул.

– Нет, положить в самое незаметное место… и не в этой комнате…

Конечно, сохранение этой грамоты или ее уничтожение положения не изменит, но все-таки… Во-первых, отречение освобождает войска от присяги… Во-вторых, ее уничтожение окрылит черные силы.

– А не снять ли нам, Анатолий Александрович, с акта несколько копий?

– Пожалуй, но только, чтобы никто ничего не знал. Составим Комитет спасения “пропавшей грамоты” из трех.

– Нет, из четырех. Лебедев ее спас.

– Правильно, позовите его сюда.

Пришел Лебедев, ему объявили положение, и мы с ним отправились снимать копию в секретарскую. А комиссары начали принимать доклады разных учреждений министерства. Лебедев диктовал, я писал. Когда копия была готова, я позвал комиссаров в секретарскую. Мы все вчетвером заверили копию, а подлинник спрятали среди старых запыленных номеров официальных газет, сложенных на этажерке в секретарской.

– Ну, теперь по копии можно начать печатание, – сказал я.

– Нет, надо спросить Думу, – возразил Добровольский.

– Зачем? Ведь чем скорей грамота будет напечатана, тем скорее весь этот шум прекратится. Да и при том набор, корректура, печать – все это потребует времени. А кроме того, наборщики ждут.

– Нет, надо спросить.

Через несколько минут последовал приказ: “не печатать, но наборщиков не распускать”. (Ломоносов. «Воспоминания», с. 57, 59, 60).

160. По словам Набокова, который пришел на Миллионную уже после совещания «с общественными деятелями» в третьем часу:

«На лестнице дома № 12 стоял караул Преображенского полка. Ко мне вышел офицер, я себя назвал, он ушел за инструкциями и, тотчас же вернувшись, пригласил меня наверх». (Набоков, «Временное Правительство», с. 26).

161. По словам Милюкова, при отречении Михаила присутствовали: кн. Г. Е. Львов, П. Н. Милюков, А. Ф. Керенский, Н. В. Некрасов, М. И. Терещенко, И. В. Годнев, В. Н. Львов, А. И. Гучков, М. В. Родзянко, В. В. Шульгин, И. Н. Ефремов, М. А. Караулов. (Милюков, «История второй русской революции», т. I, в. I, с. 54). Шульгин в своих записках не указывает М. А. Караулова и И. В. Годнева, приведенных у Милюкова, хотя и говорит при перечислении присутствующих лиц, что были «и другие».

В список присутствующих Шульгин включает Ржевского, Бубликова и Шидловекого. Относительно Бубликова существует определенное указание в «Воспоминаниях о мартовской революции 1917 г.» Ломоносова, что Бубликов в это время был в министерстве путей сообщения, Ломоносов же указывает, что в это время на Миллионной находился Лебедев, привезший туда копию акта об отречении из министерства путей сообщения.

162. По словам Шульгина, порядок высказывавшихся был такой, хотя Шульгин и оговаривается: «я не помню всех речей»: Милюков, Керенский, Гучков, Шульгин.

По словам Милюкова, заседание шло таким образом: «Необходимость отказа пространно мотивировал М. В. Родзянко, после него А. Ф. Керенский. После них П. Н. Милюков развил свое мнение, что сильная власть, необходимая для укрепления нового порядка, нуждается в оплоте привычного для масс символа власти. Временное Правительство одно, без монарха, говорил он, является “утлой ладьей”, которая может потонуть в океане народных волнений, стране при этих условиях может грозить потеря всякого сознания государственной силы и полная анархия раньше, чем соберется Учредительное Собрание. Временное Правительство одно до него не доживет и т. д. За этой речью, вопреки соглашению, последовал ряд других речей в полемическом тоне. Тогда П. Н. Милюков просил и получил, вопреки страстному противодействию Керенского, слово для второй речи. В ней он указывал, что хотя и правы утверждающие, что принятие власти грозит риском для личной безопасности великого князя и самих министров, но на риск этот надо итти в интересах родины, ибо только таким образом может быть снята с данного состава лиц ответственность за будущее. К тому же вне Петрограда есть полная возможность собрать военную силу, необходимую для защиты великого князя. Поддержал П. Н. Милюкова один А. И. Гучков. Обе стороны заявили, что в случае решения, несогласного с их мнением, они не будут оказывать препятствия и поддержат правительство, хотя участвовать в нем не будут». (Милюков, «История второй русской революции», т. I, в. I, с. 54).

На то, что в силу состоявшегося решения Милюков и Гучков уходят из состава Временного Правительства, указал Набокову и кн. Львов. «Что Гучков уходит – это не беда: ведь оказывается (sic), что его в армии терпеть не могут, солдаты его просто ненавидят. А вот Милюкова непременно надо уговорить остаться. Это уже дело ваше и ваших друзей помочь нам», передает слова Львова Набоков («Времен. Правительство», с. 27). Замечателен этот отказ от Гучкова – готовы были идти на все, чтобы создать «приемлемое» по внешности правительство.

183. Шульгин, как монархист, идеализирует великого князя, другие буржуазные мемуаристы, как Шидловский и Родзянко, замалчивают роль и деятельность Михаила Александровича в февральские дни как пассивного участника событий. А между тем из ряда отрывочных показаний видно, что прежде, чем князь дошел до отречения, он проявлял большую активность. Ориентировался в обстановке и находясь все время в связи с Родзянко, пытался помочь ему в осуществлении программы прогрессивного блока и спасти монархию. Совершенно неверно, что великий князь появился в Ленинграде лишь 3 марта. По вызову Родзянко Михаил был в Ленинграде уже 27 февраля, 1 марта (14) вел переговоры с Бьюкененом, 3 марта состоялось его отречение; – можно думать, учитывая революционную обстановку тех дней что он и не уезжал из Ленинграда, а был все время там – пока шла февральская революция.

В своих воспоминаниях Родзянко рассказывает, что он 27 февраля вызвал в Ленинград из Гатчины великого князя Михаила Александровича, что между ними, при участии Некрасова, секретаря Думы Дмитрюкова и члена Думы Савина состоялось совещание, на котором великому князю заявили, что единственным средством спасти положение является то, что он «должен был явочным порядком принять на себя диктатору над городом Петроградом, понудить личный состав правительства подать в отставку и потребовать по телеграфу по прямому проводу манифеста государя императора о даровании ответственного министерства. Нерешительность, – добавляет Родзянко, – великого князя способствовала тому, что план этот не был приведен в исполнение». (Родзянко, «Государственная Дума и февральская 1917 г. революция»).