Игра с огнем - Клаудиа Дэйн

— Неужели? Я что-то не заметила, — прошептала она, посасывая мочку его уха.

Он вздрогнул. И в отместку начал большими пальцами массировать ее соски. Пенелопа застонала и укусила его за ухо.

— Сколько еще ты можешь выдержать? — нежно сказал он и с силой притянул к себе, просунув ногу между ее колен.

— Я хотела задать тебе тот же вопрос, — ответила она, запустив руки под его жилет и лаская языком шею. У Айвстона была самая соблазнительная шея на свете. Надо бы заказать поэту сонет о шее.

— Я на грани и едва сдерживаюсь, чтобы не овладеть тобой прямо здесь, на ступенях лестницы, — простонал он в то время, как его неугомонный язык, скользя по ее шее, задержался на впадинке между ключицами и устремился вниз, окончательно затерявшись между пышных грудей.

— Вряд ли это будет удобно. Меня такая перспектива не прельщает.

— Поверь, тебе понравится, — с легким смешком сказал Айвстон.

Пенелопа захихикала, что вряд ли можно было назвать ответом. Мысли путались, ибо думать становилось все труднее, и причина, почему она находится здесь с лордом Айвстоном, растворилась в пелене страстного, горячего желания, которое он каждый раз пробуждал в ней, но она не покажет ему своих истинных чувств, даже если он заглянет ей в глаза.

И вдруг дверь из гостиной в вестибюль резко распахнулась, обрушив на них гул голосов и возвращая к реальности. Айвстон так резко отскочил от Пенелопы, что она, потеряв равновесие, чуть не упала на колени. Он подхватил ее, придержав за локоть, но все очарование момента было безвозвратно утеряно. Мгновенно преобразившись, они с невинным видом обернулись, чтобы посмотреть на незваного гостя, который прервал их… эксперимент.

Это была София. На ее лице не было и тени удивления. Она явно относилась к тому типу людей, которые без зазрения совести вторгаются в личную жизнь других и испытывают при этом удовольствие.

— Вы умеете петь? — спросила она. И напрасно Пенелопа пыталась уловить хотя бы намек на осуждение или простое любопытство, ничего подобного в голосе Софии не было и в помине. Правда, Пенелопа не совсем была уверена в точности своего вывода, ибо ее взор все еще был затуманен пережитыми страстями.

— Вы меня спрашиваете? — спросила Пенелопа.

— Да. Вы умеете петь? — еще раз повторила вопрос София, плотно прикрыв за собой дверь.

— Умею, и, говорят, неплохо, — несколько сухо ответила Пенелопа. — А в чем дело? Вы хотите, чтобы я спела прямо сейчас?

Пенелопа чувствовала досаду. Они с Айвстоном так приятно проводили время, причем их последний эксперимент обещал быть потрясающим, о чем двенадцать часов назад она и подумать не могла, даже если бы попыталась, ибо в то время вообще не воспринимала Айвстона всерьез. Но это так, к слову.

Пенелопа по-прежнему не придавала никакого значения их экспериментам. Только Иденхем занимал ее мысли. Айвстон был лишь инструментом для достижения цели.

— Вот именно. Это очень важно, — сказала София и подошла к ним. — А вы, Айвстон, сыграете для мисс Прествик. Запомните, вы уединились для того, чтобы подобрать музыку и нужную тональность.

В этот момент дверь снова распахнулась, впустив леди Ланрит, которая, поначалу взглянув на них с приветливой улыбкой, вдруг начала хмуриться. Наверное, леди Ланрит испытала потрясение, обнаружив, что в ее благородном доме девушку чуть не лишили чести, а дурная слава ей была ни к чему, ведь она так редко устраивала приемы. Но если бы на месте Айвстона оказался герцог Иденхем, Пенелопа, не задумываясь, довела бы дело до конца, и леди Ланрит пришлось бы с этим смириться. А Пенелопа была бы просто счастлива. Но так ли это на самом деле?

Странно, но почему-то эта перспектива не казалась ей больше такой заманчивой, как час назад. Не найдя объяснения, она пришла к выводу, что ее просто отвлекло предстоящее выступление.

Разве это не логично?

Глава 20

— Что вы собираетесь петь? — пробормотал Айвстон, когда они направлялись к дверям гостиной, стараясь выглядеть как можно невиннее, хотя их одежда наводила на мысль о разбойном нападении.

— А что вы можете сыграть? — в свою очередь, спросила она, улыбнувшись брату, который не ответил на ее улыбку.

О Господи. Если бы она не была так осторожна, то Джордж устроил бы скандал, обратив праведный гнев совсем не на того джентльмена, и испортил бы все дело. Ей нужно срочно уединиться с ним и все объяснить, хотя она сильно сомневалась, что он станет ее слушать. Всем известно, что братья готовы всю жизнь держать своих сестер на коротком поводке, в то время как к остальным женщинам они относятся вполне лояльно. И где же логика, позвольте спросить? Неужели братья действительно думают, что их сестры вылеплены из другого теста, нежели другие женщины? И как может девушка под строгим надзором брата найти себе подходящего мужа, ведь брат при таком отношении будет постоянно чинить ей препятствия? Такие, к примеру, как: «Даже не прикасайтесь к моей сестре, только после свадьбы!» И каким образом женщина может привлечь мужчину, если ей нельзя даже прикоснуться к нему? Зато ее невинность будет вне всяких сомнений.

Что-то в этом роде.

— Я прекрасно играю, — ответил Айвстон.

— Похоже, вы считаете, что все делаете прекрасно.

— Так и есть, — с улыбкой сказал Айвстон.

Пенелопа не сдержалась и хихикнула.

Леди Пейнтон одарила Пенелопу крайне неодобрительным взглядом. Да как она смеет? У леди Пейнтон не было ни достоинства, ни чести, так что ей следовало относиться к людям терпимее, следуя известной заповеди: «Не судите, да не судимы будете». И поскольку леди Пейнтон не блистала умом, ее выходки Пенелопу не трогали. Но она ее терпеть не могла.

Игнорировать леди Пейнтон было легко, ибо она была никем, всего лишь сестрой хозяйки дома. Но вот мнение леди Ричард, сестры Иденхема, имело первостепенное значение. Леди Ричард, эта ослепительная красавица, не отрываясь, смотрела на Пенелопу испытующим взглядом, в котором читалось осуждение. Это не сулило ничего хорошего. Критика и осуждение никому еще не пошли на пользу, тем более если речь идет о девушке на выданье. Попробуйте разобрать по косточкам досточтимое светское общество, и от него камня на камне не останется.

Рояль стоял в переднем углу зала прямо у окна, которое выходило на Беркли-сквер. Айвстон направился к нему легкой походкой без малейших признаков волнения или колебания. Пенелопа искренне надеялась, что ей с таким же блеском удастся сохранить лицо. Что же она будет петь? Но в голову ничего не приходило. Пенелопа знала больше ста песен и оперных арий, и ей очень нравилось петь, но сейчас все улетучилось из головы, как свора испуганных собак. На ум ничего не шло.