Самая страшная книга 2017 (сборник) - Майк Гелприн

– Ну бывает, что давление льда распределяется неравномерно и какой-то участок его взрывается! Ты же взрослая, образованная женщина, Саша. Вроде не дура. Еще настойки!

Саша поила его, приподняв ему голову, и думала – неужели она здесь ради этого желчного, самовлюбленного человека с большим носом и плохими манерами? Да и здесь ли она в самом деле или снится ей предостерегающий сон?

Вот что будет, если уйдешь из Архангельска. Вот как просто и глупо и без предупреждения жизнь превращается в смерть, подвиг – в болезненное выживание, влюбленность – в разочарование. Сейчас она проснется, а рядом будет спать Коля, с чуть приоткрытым ртом, уронив книжку на грудь и не погасив свечи. Она наклонится свечу задуть, а он сквозь сон скажет…

– Ты мне всю грудь залила! – резко сказал Богданов. – Смотри, что делаешь! Ты на сестру милосердия училась или на коновала?

Саша извинилась, поднялась уходить.

– Пусть повар мне рыбы сварит, – сказал ей вслед Жорж. – Только нормальной, а не говна этого толченого.

Повар, норвежец, готовил для экипажа «лабкаус», мешая мелкорезаную вареную солонину с толченой сельдью, – такую легко было есть даже с расшатанными зубами и распухшими деснами.

Саша с трудом удержалась, чтобы не хлопнуть дверью.

День и вправду выдался не холодным. Саша надела подаренную Колей белую шубку, теплую и красивую, спустилась на лед, пошла к страшной утренней проруби.

Ненцы манили трещоткой моржа или нерпу. Трещотка звучала пронзительно и тоскливо.

Полынья была широкая – сажени четыре в ширину. Саша обошла ее, подозрительно рассматривая куски льда. Подобралась к самому краю, заглянула в темную воду. И замерла, застыла от ужасного ощущения, что кто-то на нее оттуда снизу смотрит – взглядом ледяным, обволакивающим, лишающим воли.

– Осторожно, барышня! – крикнул с другой стороны, из другого мира, кто-то из матросов, но Саша уже клонилась к воде, уже не могла остановить падения, уже летела в ледяную бездну…

Она висела, не дыша и не двигаясь, в прозрачной серой воде – в белой шубке, с золотисто-русыми волосами, окружившими голову блестящим ореолом. Время остановилось, ее сердце не билось, но она все видела и понимала. Из черной глубины на нее кто-то смотрел. Кто-то огромный и безмерно чужой.

По льду наверху метались тени: матросы не могли решить, что делать, но прыгать за «барышней» никто не станет – верная смерть.

Внизу прошла исполинская акула, одна из гренландских, про которых Иван говорил, что их мясо воняет мочой, но если его сгноить особым способом, то вкуснее лакомства нет. Акула проплыла в сторону взгляда и забилась, будто ее кто-то схватил и поволок. Раздвоенный хвост мелькнул на периферии Сашиного зрения.

Время снова пошло, сердце стукнуло гулко, легкие загорелись, голову стиснуло ледяным обручем. Саша замычала, изогнувшись, горло свело спазмом. И тут со стороны существа нахлынула черная волна, будто бутыль чернил вылилась в воду. Саша глотнула этой воды – горькой и обжигающей, и ее сильно толкнуло под ноги вверх. Мгновение – и она уже вынырнула, хрипя, цепляясь сведенной рукой за край полыньи.

Ее тут же потащили из воды, подняли, понесли. Все кричали, беспокоились, а Саша лежала на их руках, спокойная, будто она и не собою уже была, а кем-то совсем другим. Ее раздевали, растирали, пытались поить водкой. Потом уложили, накрыли одеялами. Иван Тайбарей вызвался за нею смотреть, сел рядом, долго молчал, потом тихо запел протяжную, бесконечную, как полярная ночь, ненецкую песню.

Саша слушала, и то, что было в глубине, слушало вместе с нею.

На следующий день она встала как ни в чем не бывало.

Уже умывшись и сделав запись о своем вчерашнем падении в меджурнал, Саша вдруг поняла, что не зажигала лампы, потому что отлично видела в полумраке и так.

Каюта была пуста, больные выписались, пока она спала. Саша подержала в руках графин с лауданумом, но его совсем не хотелось, в голове было ясно и спокойно.

Она проведала Жоржа, и тот спросил, как она умудрилась чуть не погибнуть. Недослушав, перебил и стал рассказывать, как его не ценили, но, когда он вернется героем, все изменится.

– Все уже изменилось, – сказала Саша.

– Что-что? Слушай, что-то в твоем лице иначе стало, я не могу понять что…

Саша пожала плечами. Сняла его руки со своих плеч, когда он потянулся целоваться. Поднялась и ушла.

Команда разбила наросший за ночь в полынье лед, и днем охотникам повезло: на трещотку откликнулась молодая моржиха, толстая, цвета чая с молоком. Ненцы зацепили ее гарпунами, а штурман расстрелял из винтовки. Моржиха умирала, ужасно хрюкая. Саша смотрела с палубы. Потом потрогала языком зубы – два верхних шатались, десна сильно распухла.

Саша обернулась одеялом – шубка сохла, – взяла со стола стакан, спустилась к охотникам, которые уже резали среди складок кожи на шее моржихи яремную жилу, чтобы пустить кровь. Моржиха вдруг еще раз дернулась и захрипела. Саша подставила стакан под темно-красную хлынувшую струю. Поднесла к губам, отхлебнула. Было ужасно невкусно, но она сказала себе, что хочет жить.

Тайбарей вдруг взял Сашу за подбородок, поднял и заглянул ей в лицо. Отшатнулся, качая головой.

– Что? – спросила она с испугом. – Что, Иван Енсугович?

– Глаза. Глаза, барышня…

Саша вернулась в каюту, подошла к зеркалу с лампой и чуть ее не уронила.

Ее прозрачные светло-ореховые глаза стали абсолютно черными.

На следующее утро поднялась паника – пропал один из механиков, тот самый молоденький Яков, которого Саше было так жалко. Спать он ложился, как обычно, в каюте с пятью товарищами, кто-то сквозь сон слышал, как Яков выходил до ветру, но поутру кровать оказалась пуста. Искали весь день, даже когда начался буран. Следов не было: ни отпечатка ноги, ни капли крови – ничего. А ночью выли собаки и что-то большое снова прикасалось к кораблю снизу.

Саша проснулась, выглянула в коридор. Там стоял Ваня Тайбарей с керосиновой лампой в руках и пристально смотрел на ее дверь.

– Что, Иван Енсугович? – спросила Саша, дрожа.

Ненец поднял лампу, чтобы заглянуть в ее изменившиеся глаза.

– Плохо, барышня, – тихо и мрачно сказал он. – Но ты спи.

– Нет! – говорил Богданов, который наконец стал подниматься и потихоньку выходить из каюты. – Это трусость и мятеж, матрос Тайбарей! Еще раз услышу, что кто-то хотя бы заговаривает о возвращении, – приму дисциплинарные меры.

Он вышел с Сашей на палубу, долго говорил о том, что Арктика любит только смельчаков. Часть из них убивает, да. Но тем сильнее любит остальных. А механик – ну не выдержал мальчишка. Забрел ночью далеко, да и свалился, вмерз в лед.