Джихад. Экспансия и закат исламизма - Жиль Кепель

И все же влияние религиозных партий остается незначительным, о чем ясно свидетельствуют результаты голосования на выборах. Не добавляет им существенного авторитета и прирост голосов, полученных ДУИ И «Сипах-и Сахаба-и Пакистан», благодаря парадоксальному альянсу, заключенному с ними партией Беназир Бхутто в 1993 году.[239] Активность наиболее экстремистских группировок, вербующих сторонников среди людей, «лишенных корней», пугает набожные средние классы. В лице Наваза Шарифа, лидера Мусульманской лиги, ставшего премьер-министром в 1999 году, они нашли своего сторонника. Чтобы понравиться им, он взялся за проект полной исламизации законодательства. Время от времени реализации этого проекта придавался новый импульс, но трудности его осуществления и враждебность большинства членов магистратуры с такой же регулярностью срывали планы премьера. Молодые люди из обездоленных слоев населения, составлявшие основной вербовочный контингент для медресе и связанных с ними движений, очевидно, не могли стать самостоятельными политическими субъектами, выражая конкретные социальные интересы. Они также были неспособны ради прихода к власти войти в коалицию с исламистскими буржуазными группами, которые были бы недовольны отсутствием доступа во властную систему. В действительности последние в значительной части уже были интегрированы в правительственные структуры и не выказывали революционных устремлений. Скорее, именно с их подачи неимущая молодежь благодаря сети медресе, религиозным партиям и их военизированным организациям подталкивалась к достижению целей, которые обрекали ее на вечный антагонизм с шиитскими, христианскими или индийскими «безбожниками». Это истощало ее потенциал социального насилия, отводя удар от властных иерархий, несмотря на весь шум, поднятый вокруг радикального исламизма в Пакистане. Однако негативные последствия насилия, ставшего хроническим, для имиджа страны, называемой за границей «государством-изгоем [rogue State]», в конце концов привели к падению правительства Наваза Шарифа. В конце 1999 года оно было свергнуто начальником генштаба генералом Мушаррафом, который не преминул заявить о своем намерении следовать примеру Ататюрка. Это знак того, что в высших кругах пакистанской власти чувствовалось изменение взглядов на попустительскую политику, проводившуюся в отношении джихада.

Распад Советского Союза, который был ускорен поражением Красной Армии в Афганистане, открыл радикальному исламистскому движению, в частности «салафитам-джихадистам», базировавшимся на территории от Пешавара до Кабула, новые потенциальные фронты для джихада. В соседнем Таджикистане новое независимое государство, все кадры которого вышли из коммунистического сераля, столкнулось с вооруженной оппозицией, сосредоточенной на юге страны, в которой исламистское движение играло не последнюю роль.[240] В Чечне — автономной кавказской республике, находящейся на окраине России, но внутри ее границ, движение за независимость, во главе которого встал бывший советский генерал, с 1995 года стало приобретать оттенок джихада. Импульс этому придал молодой командир Шамиль Басаев, поддержанный группой боевиков, «профессиональных исламистов» из лагерей, расположенных на афгано-пакистанской границе, под командованием Ибн аль-Хаттаба — «джихадиста», успевшего повоевать в Таджикистане после окончания афганского джихада.[241] Однако эти столкновения происходят в зонах, мало известных остальному миру, что затрудняет развертывание кампаний солидарности и поддержки, масштабы которых остаются ограниченными. К тому же с конца 1999 года нежелание ссориться с Россией препятствует вмешательству иностранных держав в эти конфликты.

Глава 4

Война в Боснии: Неудачная прививка «джихада»

Распад бывшей коммунистической Югославии в результате националистических трений в ее различных частях напомнил миру о существовании в центре Европы славянских народов мусульманского вероисповедания — забытых потомков местных жителей, принявших ислам в эпоху Османской империи в ходе ее экспансии на Балканах начиная с XIV века.[242] В марте 1992 года была принята Декларация о независимости Боснии и Герцеговины, где проживало большинство этих мусульман, наряду с сербами и хорватами.[243] Сразу же за этим последовала военная агрессия сербских вооруженных формирований против Сараево — столицы нового государства.[244] Война продолжалась более трех лет, унесла жизни 150 тысяч человек и вынудила примерно 2 млн человек покинуть родные края, в основном в результате «этнических чисток».[245] В западной прессе политика Белграда подчас приравнивалась к зверствам нацистов времен Второй мировой войны, особенно после появления первых документальных кадров из лагерей с похожими на скелеты пленными и когда стало известно о массовых захоронениях жертв, мотивация убийств которых часто характеризовалась как стремление к геноциду.[246] В мире ислама, где большинство людей также впервые узнало о существовании Боснии, с энтузиазмом восприняли весть о том, что в центре Европы появилось новое мусульманское государство. Сербская агрессия и этнические чистки воспринимались ими в конфессиональных категориях. В происходившем усматривали новую форму крестового похода, холокост, совершавшийся по религиозным причинам, и это породило специфически мусульманские формы солидарности с обретенными единоверцами на Балканах.[247] Исламское пространство, которое символически распространилось на Западную Европу в 1989 году с вынесением фетвы против Салмана Рутттди и переживало глубокий раскол после войны в Заливе в 1991 году, внезапно вновь расширилось к западу, на этот раз за счет Центральной Европы, и теперь включало в себя уже коренных мусульман, а не иммигрантов. Однако, едва появившись, эта новая мусульманская земля, казалось, вот-вот исчезнет в бойне, учиненной сербами при молчаливом потакании Запада с его пресловутыми правами человека.[248] Апологеты Ирака сразу же заявили о «двойном стандарте» тех, кто наложил эмбарго на эту страну, регулярно совершал бомбардировки ее территории, представлял Саддама Хусейна в виде дьявола, но не накладывал никаких санкций на Сербию Слободана Милошевича. Они любили повторять, что кровь мусульман дешевле их нефти. В стане государств мусульманского мира, участвовавших в операции «Буря в пустыне», проявление солидарности с Боснией превратилось в пробный камень для правивших режимов. Исламистская оппозиция не преминула воспользоваться этим затруднением для обвинения властей в пассивности, сговоре с Западом, очередном предательстве уммы после присоединения к международной коалиции для разгрома войск Багдада.

Таким образом, в 1992–1995 годах Босния стала главным объектом внимания для исламского мира после окончания джихада в Афганистане, перехода Кабула в руки моджахедов в апреле 1992 года (одновременно с вступлением сербской милиции в Сараево) и растворением интифады в израильско-палестинском мирном процессе. В отличие от гражданской войны в Алжире — которая тоже началась в 1992 году, но, поскольку в ней с обеих сторон участвовали мусульмане, получила меньший резонанс в масштабах уммы[249] — война в Боснии дала возможность проявиться различным стратегиям государств и оппозиционных движений, боровшихся за главенство в исламе. Как и в предыдущее десятилетие, здесь проявляли себя те же конкурирующие стороны: Иран, Саудовская Аравия, различные течения исламистского движения — от «Братьев-мусульман» до «салафитов-джихадистов». Однако контекст событий был уже иным, чем в Афганистане. Тегеран утратил свое революционное рвение после смерти аятоллы Хомейни; Эр-Рияд был обременен долгами после войны в Заливе, к тому же саудовская монархия испытывала давление со стороны внутренней оппозиции; лозунг джихада вызывал настороженность и неприятие на Западе, чем умело пользовалась сербская пропаганда.

Борьба за Боснию свелась к вялому соперничеству между Тегераном и Эр-Риядом и их союзниками. В основном они боролись за контроль над исламскими гуманитарными организациями, появившимися в зоне, где западные благотворительные неправительственные организации держали монополию. Последним мусульманские лидеры противопоставили собственные концепции благотворительности, что вызвало полемику о конечных целях этой деятельности. «Джихадисты» из Пешавара и новые добровольцы (их число оценивалось максимум в 4 тысячи человек)[250] отправились воевать в Боснию, но они не смогли придать войне сколь-либо значимый оттенок джихада, так как в отличие от Афганистана этот термин почти не встречал отклика у местного мусульманского населения. В своей массе оно оценивало конфликт с соседями-сербами или хорватами в совсем иных категориях.

Между тем боснийский ислам не оставался в стороне от изменений, которые с конца 60-х годов затрагивали эту религию в планетарном масштабе, вопреки полувековому господству социалистической идеологии в Югославии маршала Тито. В 1970 году, когда умер Насер, а Хомейни выпустил свой труд «За исламское правительство», в Сараево из-под полы передавался из рук в руки текст под названием «Исламская декларация», некоторые тезисы которого перекликались с манифестом, опубликованным в 1965 году Сайидом Кутбом под названием «Вехи на пути». Его автор, Алия Изетбегович, был членом панисламистской ассоциации «Млади Мусульмане» («Молодые мусульмане»), испытавшей влияние египетских «Братьев-мусульман». Основанная в 1941 году, она была распущена титовскими властями в 1949 году. Впервые побывавший в тюрьме за свои убеждения в 1946 году, он вновь оказался в заключении весной 1983 года после судебного процесса над тринадцатью активистами, обвиненными в «исламском фундаментализме» в первые годы после иранской революции. Спустя 7 лет, в марте 1990 года, в момент начавшегося распада Югославии, он создал Партию демократического действия (ПДД), первоначальное название которой — Югославская мусульманская партия — не было признано властями. В ноябре ПДД собрала все голоса мусульман на выборах в коллегиальный президентский орган Югославской Республики Босния и Герцеговина. Соответственно, сербская и хорватская националистические партии одержали победы в своих округах.[251] Изетбегович, бывший член ассоциации «Молодые мусульмане», стал первым демократически избранным президентом страны, в которой население (как в Сербии и в Хорватии) в основном не придерживалось строгих религиозных убеждений.[252] Ему удалось заручиться поддержкой избирателей, сделав свою партию символом национальной идентичности, определявшейся конфессиональной принадлежностью, в атмосфере взрыва национализмов[253] на всей территории распадавшейся Югославии.